– У меня было всё… – внезапно сказал Олден, подняв с пола стул и садясь на него. – Та жизнь, за которую я сейчас… – он зажмурился. – Я бы душу за нее отдал, только вот она никому не нужна и ничего не даст. Что сделано, то сделано, и этого не изменишь ни при жизни, ни после нее. Так что… никогда нельзя оставлять что-то недосказанным или недоделанным – второго шанса не даст ни жизнь, ни смерть. И последствия своих действий нужно так же просчитывать. Помнить, что каждое действие вызывает равное по силе противодействие, и спрашивать себя каждый день, с чем ты готов расстаться… чем ты готов заплатить за то, что кажется таким уж важным.
Ведьма была довольна…. Боль, с которой говорил Олден, ощущалась в воздухе настолько, что её можно ловить сачком. Она еще раз зевнула и поплыла по темному коридору, потягиваясь, в свою, видимо, опочивальню, где улеглась на кованную мрачным узором кровать и начала погружаться в безмятежный сон. Только лишь, когда это произошло, Адель осмелилась сдвинуться с места. Она села на третий заготовленный специально для нее деревянный стул, удерживая в голове словно бы эхо того тяжелого пронзительного взгляда, обращенного к ней. Насмешка… и безысходность. Абсолютная тьма, беспросветная.
– Я рос без матери. – продолжал Олден, прикрыв глаза. – Но мой отец… он ни разу и шанса мне не дал почувствовать себя обделенным. Я всегда ровнялся на него. Мой герой. Подражал. Хотел быть таким, как он. А потом я уехал, не сказав ни слова. Бросил всё, чтобы никогда не вернуться. С тех пор мы не виделись…. – Олден сверкнул покрасневшими глазами на остальных.
Мальчики не плачут. – подумала Адель, и жалость стальным канатом сдавила её внутренности.
– У меня были четыре друга – моя семья. Мы росли вместе, они составляли весь мой мир. Мы здорово проводили время. Чувствовали себя бессмертными и всемогущими – потрясающее чувство, надо сказать, такое можно испытать лишь в детские годы. Моё детство словно сошло со страниц доброй книжки. – Олден чуть улыбнулся. Так горько, что жалость, испытываемая Адель, жирной змеей добралась и до глотки. Она душила ее, а бессонничная ведьма, наконец, уснула. Сладко так, словно младенец.
– А потом один из моих друзей – Тейт – проигрался в карты, а деньги отдавать отказался, потому что считал парня, с которым играл, шулером. А ночью его выбросили из окна общаги. Так всё закончилось….
– Так ты что ж, мстить, значит, взялся? – не без цинизма спросил Харрис. – А в полицию или куда там у вас принято, обращаться не пробовал?
– Нет. – покачал головой Олден. – У меня не было никаких доказательств, что это не самоубийство. А ко всему прочему, тот парень, с которым играл Тейт, вышел из очень богатой и влиятельной семьи. Дэйв Шамуэй его звали.
– Мне кажется, или мы проходили скамейку с таким именем?
Олден опустил глаза и кивнул, на Адель он даже не смотрел.
– Я понимал, что нельзя действовать сразу, потому что это указало бы на нас, и мы разбрелись практически на год и не то чтобы специально – просто смерть Тейта разделила нас. Только я знал, что это неправильно и так оставаться не может. К тому времени я уже женился, и моя жена ждала ребенка. Господи… – он закрыл рот рукой и процедил, скрипя зубами. – Мы же были так счастливы…. Почему я решил, что года будет достаточно?! Может, если бы я подождал два?
– Ты же знаешь, что нет. – понуро заметила Адель, и Олден впервые поднял на нее глаза, опасаясь усмотреть укор, но нет – она уже и так поняла, что между ними не нашлось и слова правды.
– Верно…. Я должен был принять произошедшее, а не мстить. Тогда бы ничего не произошло.
– Но в полицию я бы всё-таки обратился. – вставил Джеймс. – Наверняка бы нашелся хоть один, точащий зуб на ту семью. Не подумал об этом? Ведь не все любят богатых и влиятельных.
– Я тогда ни о чем не подумал. – фыркнул Олден и продолжил. – Через год, что я отпустил себе, мы встретились с друзьями, и я изложил свой план. А был он несложный – прийти ночью в общагу – Дэйв тогда учился на пятом курсе – и убить его. В комнате он жил один, так что о свидетелях я не волновался.
– А камеры? – иронично усмехнулся Джеймс. – А как же случайные свидетели? Без них никогда не обходится. Они как глаза Бога. Кто-нибудь да увидит.
– Никаких камер, и без свидетелей обошлось. А, может, мы просто о них не думали, потому что верили, что вершим правое дело.
– Надеюсь, вы хоть не додумались поступить с ним так же, как и он с вашим другом?
– Мы хотели, чтобы всё выглядело как самоубийство. – уклончиво ответил Олден. – А еще он должен был на своей собственной шкуре прочувствовать то, что пришлось Тейту. Самоубийства случаются. Так нам сказали, когда нашли нашего друга под окнами.
– Нет, старик, твой план – хрень собачья. Уж мог бы придумать что-нибудь получше за год. Могли бы подкараулить после студенческой пьянки, а так… ну чушь, ей Богу. Ведь история продолжилась, я так понимаю?
Прозвище, всплывшее так незатейливо, больно резануло слух.
– Где бы и как мы не сделали это, – отскоблил Олден. – Результат бы не изменился. Единственным выходом для нас всех было оставить всё, как есть, смириться с произошедшим и подставить другую щеку. Но эта великая мудрость доступна лишь избранным, а нас… нас просто передавили, как котят. Я один остался, только лишь след… – Олден хлопнул себя, что есть силы, по ноге. – А, может, уже не я… потому что если умирает то, что тебя составляет, ничего больше не остается. Они убили не только моих друзей, но и мою беременную жену.
– О Господи! – воскликнула Адель. Она больше не думала об Олдене, как о человеке, который лгал ей. Скорей как о том, кто пережил не переживаемое, и теперь рассказывает вымысел, чтобы самому в него уверовать.
Поймав ее взгляд, Олден инстинктивно убрал руку во внутренний карман пиджака, словно бы хотел проверить, всё ли на месте.
– Отца моего, правда, не тронули… но через некоторое время после того, как я поломанный внутри да и снаружи, и уже носивший другое имя, сбежал в Ванкувер, он повесился, оставив мне лишь это. Олден извлек из внутреннего кармана измятый обрывок тетрадного листка в клетку и протянул Адель.
Она несмело взяла его и зачитала вслух:
– Сильны любовь и слава смертных дней. И красота сильна, но смерть сильней. – она подняла на него задумчивые глаза. – А где же всё остальное? Это лишь обрывок.
– Обрывок? – не понял Олден.
Странно, что он никогда не задумывался об этом. В его воображении эта записка казалась чем-то вроде жалкой насмешки над жизнью, над ним. Ему виделось, как отец небрежно вырывает клочок бумаги из тетради и нашкрёбывает это жалкое подобие предсмертной записки. На самом деле это ведь очень легко получать тумаки от Вселенной. Особенно когда ты не считаешь себя достойным чего-то другого, кроме этих тумаков. Ты заслужил их. Поэтому безропотно принимаешь удар за ударом, переставая задаваться вопросами, а просто ешь, что дают. Олден никогда не видел прощальную записку отца, как обрывок чего-то большего. Он просто склонился перед очередным ударом, вот и всё. Жизнь так коротка – почему же никак не получается прожить ее счастливо?..
