Что им давала империя? Кормежку пусть досыта, но грубую, однообразную. Жалованье, которого едва хватало на несколько посещений лупанара по дешевой цене, когда надсмотрщик тут же стучит в дверь с криком, что песок истекает. Нищее население, из которого едва выбьешь несколько оболов, если начальники соизволят закрыть глаза. Вино? И того не напьешься вволю, приходится наливаться белым пивом, мутным от муки, как свиное пойло.
Кто-то показал Асбаду кулак. Несколько ловкачей в задних рядах встали на седлах. Балансируя руками, эти завистливые забияки призывали к нападению на удачливых товарищей, чтобы собственной рукой исправить несправедливость распутной девки Фортуны.
Общее возбуждение не было исключительным. Пришел час победы, когда начальникам не следует становиться между солдатами и плодами битвы.
В рядах начали бить рукоятками мечей в щиты. Глухие удары о дерево с подзвоном железной оковки и блях, – этот голос солдатского недовольства был подхвачен всеми. Две тысячи всадников долбили щиты, создавая трескучий грохот, от которого волосы становились дыбом.
Победители возвращались, и обиженные еще более ярились. Распалившаяся жадность, жгучая досада – они тоже не поделились бы – ослепили солдат. Комес Асбад и его помощники жестами и выкриками пытались усмирить солдат, опасаясь схватки между своими же.
Однако полк Геронтия подходил не тесными колоннами, разделенными правильными промежутками, как было принято в имперской коннице, а стайками всадников, будто собиравшихся охватить товарищей.
Осталось несколько стадий, когда пелена упала сглаз Асбада. Это не его люди! Облака перестали заслонять солнце, и его лучи позволили поразиться необычным видом всадников и узнать в них варваров.
С быстротой конника, умеющего решать не обдумывая, Асбад приказал трубачам:
– Сбор! Играть сбор! Играть тревогу!
Асбад выбросил коня из толпы, в которую превратились его солдаты, показал длинным мечом на скифов и поскакал со своими ипаспистами вдоль строя, чтобы выровнять ряды.
Солдаты поняли с опозданием на несколько мгновений, что подарило россичам еще одну стадию. Легаты и центурионы в ярости на бунтовщиков командовали:
– К мечу, к мечу, ублюдки! Сомкни строй, уличные девки!
– Сомкнись, сомкнись, свиные выродки, псы, шакалий помет!
Солдаты дергали поводья, осаживая лошадей, или толкали их, выравнивая ряды, усмиренные опасностью, немые под жалящим дождем неистовой ругани испуганных начальников.
Нужно время, нужно свободное пространство, чтобы бросить конницу. Опоздали! Асбад с язвительной горечью ощущал потерю удара с размаху, необходимого для успеха конного боя, удара тяжестью коня и всадника, подобного удару молота. Не старый человек, но старый конник, комес знал, что настоящая конница встречает нападение только нападением.
Асбад понимал, что его строй будет прорван варварами не в одном месте. Но это еще не поражение, нет.
Застигнутый вблизи левого края войска, Асбад успел построить четыре десятка своих ипаспистов острием к варварам. Здесь он сумеет не поддаться, сюда он соберет свой расстроенный полк после прорыва варваров. Строй, только строй! Рим всегда побеждал, противопоставляя слепой Фурии варвара жало хладнокровной Паллады.
Далекое было то лето, когда воевода малого племени россичей сам-друг с князь-старшиной Колотом провожал будто в змеиную пасть дальний дозор слобожан. Горсточку посылал Всеслав в пустую, чужую и страшную степь, откуда всегда валило на Рось горе-злосчастье.
В родах никто не знал о затее воеводы. На юг уходило семь конников, семь! Меньше, чем пальцев на руках человека, меньше, чем когтей на звериных лапах. Истинную цель дозора Всеслав на ухо доверил одному Ратибору.
В начале же этого лета в подсохшую степь тысячи россичей, ни от кого не таясь, провожали своих, посланных от большого войска, чтобы впервые пощупать империю, чудесную силой, славой, богатством.
Привычка почитать старших гнула перед ними шеи и спины воинов, а те, приглашая своих слушаться во всем воевод, как добрый пес – хозяина, не сочли нужным, щадя свою гордость и достоинство младших, хоть полусловом напоминать им о воинской чести.
Три дня сам князь Всеслав провожал войско. Три дня старые слобожане, прославленные в боях за Рось, ревниво присматривались, каковы молодые в походе. Из молодых же каждый трепетал всей душой: ну, как скажут, что тяжело он ведет коня и конь под ним устает до времени, что не так он бросает стрелу на скаку… Заметят, прикажут вернуться на Рось. Иных отсылали, давая замену.
По сравнению с ромеями россичи были, как ключевая вода рядом с дунайской. Между собой росские воины общались с бесхитростной простотой. Боевая хватка, воспитанная тяжелой наукой воина, укреплялась старательностью простой души, отдающейся делу с бескорыстным увлечением.
В дунайской крепости ромеи сидели, как мыши, трусливо наблюдая за переправой. Тогда не было россича, который, примеряя к себе, не нашел на правом крутом берегу место, откуда он ударил бы, будь он ромеем.
Россичи понимали хазаров: эти умели, и биться, и отбиваться, и жизнь покидать по-воински, не теряя лица. Суника-хан вел себя не как ромейский воевода Кирилл. Суника-хан умер вместе со своими воинами, и никто не просил пощады.
О большой войне с хазарами россичи хранили предания, песни пели и в песнях доброе место отвели Сунике и храбрым хазарам, ибо слава победителей возрастает от правдивого рассказа о доблести побежденных.
Закрывшись щитами, наставив копья и мечи, опершись на стремя, ромеи ждали удара варваров. Сзади легаты и центурионы еще орали, наводя порядок.
Неожиданно и странно варвары запнулись, оставив между собой и строем полка Асбада стадии две или меньше.
Но Асбад не получил передышки. Не раскрывая ртов для боевого клича, онемевшие варвары все сразу выбросили тучу стрел. Округ Асбада закричали раненые, особенно хорошо слышные из-за молчания скифов. Сам Асбад получил тяжелый удар по лбу каски, от которого железный колпак дернулся на голове, рванув нижнюю челюсть чешуйчатым ремнем. Аравийская кобыла Нимфа, которая стоила комесу пятьдесят статеров, согнула ноги в запястьях и ткнулась ноздрями в землю. Асбад отскочил, повинуясь инстинкту бывалого наездника. Несчастная Нимфа легла на бок. Комес упал: его сбил с ног судорожный удар копытом другой умирающей лошади. Прочность хорошо откованных лат спасла Асбада от увечья.
Поднявшись, комес увидел себя среди бьющихся лошадей, сброшенных наземь всадников. Запомнился ипаспист, державший руками в блестящих наручнях стрелу, а конец стрелы скрывался в щеке.
Завеса отдернулась: скифы казались особенно большими, высокими. Взмахи рук лучников. Конский храп. Стоны людей. Безобразное щелканье. Гнетя воздух, стрелы затмевали денной свет.
Асбад подобрал щит, свой или чужой – кому нужно знать? Стрела промчалась над щитом, рванув левое ухо. Отвратительное ощущение глухоты и боль под черепом. Асбад упал на колени, прячась за горячим трупом Нимфы. Под рукой оказалась не земля, а шелк священной хоругви тзурульской конницы, брошенной знаменосцем.
