Хотя смолы не жалели, хотя камень притесывали к камню, чтобы не проходил даже волос, тяжесть моря проталкивала влагу в подземелья Буколеона. Стены потели, на сводах повисали капли. Вероятно, и нечистоты проедали щели в стыках сточных труб, заложенных под полами Буколеона, как норы гигантских кротов.
Швы кладки тайных кладовых зачеканивали свинцом, но в тюремных нумерах пришлось выдолбить ямы для сбора жидкости. Иначе вода могла утопить узников, тем самым раньше времени завершив их судьбу. Судьба же их была в руках базилевса, как следовало думать. Префект Палатия был пальцами этих рук. Носорог счел, что добродетельный Фока не должен заглядывать в нумеры, пока его предшественник, подобно честному купцу, не спишет со счетов излишние цифры.
Сбежав по лестнице-улитке, Каппадокиец ударил в дверь – ему нравился особый гул двери нумеров, приглушенный, но глубокий и затихающий постепенно, как струна. Иоанн опирался на трость, которую выхватил у кого-то по дороге из залы Преображения Августы.
Звучание двери погасло. Мелькнула задвижка в лежачем овале смотрового окошечка за ресницами решетки – какой-то циничный шутник приказал сделать смотровую щель тюремной двери по рисунку всевидящего ока.
Закрывая за посетителем, привратник отвесил полуземной поклон. Пожилой человек, привратник был одет в узкий хитон из потертой кожи и в кожаные штаны. Шапки не было, венчик серых волос вился, как ореол, кругом гуменца лысины. Сухое лицо его было отлично выбрито, впалые щеки обличали отсутствие многих зубов.
– Ты один, Алфей? – спросил Иоанн.
– Ивир спит, светлейший, – привратник отвесил еще поклон, не столь низкий. Он был похож на писца, высохшего в канцелярии, где по дурной привычке прикусывать стилосы, грызть палочки для туши и расправлять зубами складки пергаментов служащие стачивают себе клыки.
Из ярко начищенного медного ящика Алфей достал списки на пергаменте. Чуть влажная кожа разворачивалась легко. Пробегая глазами строки, Иоанн щелкнул пальцами, и Алфей вложил светлейшему в руки свинцовый стилос. Каппадокиец накладывал, чуть нажимая, серые черточки на чьи-то имена.
– Пойдем, свети!
По обе стороны довольно широкого коридора были узкие, разделенные узкими же простенками низкие двери, запертые засовами и замками. Поворот, еще поворот, двери и двери. Здесь всегда ночь и всегда мозглая осень. Некоторые двери были распахнуты, в глубине прятался мрак, еще более густой, чем в коридоре.
– Молю светлейшего об осторожности, – тихонько предупредил Алфей. Начался спуск. Пологие ступени лоснились под огнем толстой свечи, как кожа морского зверя. Мох, способный питаться зловонной сыростью нумеров, пучился из щелей.
Каппадокиец опирался на трость, железо наконечника чертило зигзаги. Внизу повторились такие же двери. Нижний этаж подземной тюрьмы! Иконописцы империи, изображавшие в храмах ад для устрашения грешников, попросту приукрашивали судебную процедуру и тюрьмы.
Носорогу не хватало воздуха, Алфей дышал без труда. Привычка сделала из него узника, с той разницей, что тюремщик не знал этого. Алфей открыл замок и откинул засов на двери, обозначенной греческими буквами «пи» и «фита», что в счете составляло 89.
Нумер был узок и глубок. Нечто бросилось к свету и отпрянуло, ослепленное. Тот, кто знал, еще мог бы угадать в лохмотьях узника рясу монаха. Человек прикрыл глаза пальцами, черными, как земля. Торчали длинные пряди спутанной бороды.
– Будь здоров, Савватий, – приветствовал узника Иоанн. Он пользовался арамейским наречием, которого не понимал Алфей.
– Дьявол каппадокийский? Может ли быть? – негромко спросил себя узник и вдруг, расправив грязные пальцы с загнутыми, как когти, ногтями, прыгнул. Цепь, прикрепленная к железному обручу пояса, рванула Савватия назад. Задыхаясь, трепеща от слабости, он прислонился к стене.
– Не сердись, Савватий, – дружелюбно сказал Иоанн, – я пришел по-христиански вывести тебя из сомнений и самообольщения. Поистине ты напрасно упорствовал. Тогда ты посмеялся над законом. Я понял, что не найду пытки, властной над твоим упрямством. Ты помнишь? Я взялся за твоих. Твой Христос, созданный из ничего по гнусному учению Ария, не устоял против нашего единосущного. Я взял пять ящиков с золотой утварью, ты ее знаешь, из-под склепа Антония-дьякона. А казну я вытащил из-под седьмой плиты влево от алтаря. Улов был хорош.
Савватий застонал. Заблаговременно и умно припрятанное имущество храма и общины досталось Дьяволу, Поистине, Савватий впал во искушение, думая скрыть земное от земного. Демон-базилевс издал закон об изъятии имущества некафолических общин, следовало подчиниться. Не себя жалел Савватий, а несчастных из своей паствы, кто, страдая под пыткой, нарушил клятву молчания и выдал тайники.
– Слушай меня, Иоанн, рожденный в Каппадокии, близ Кесарии, – тихо и внятно сказал Савватий. – Не знаю, память какого святого чтит сегодня истинная церковь и какой год исполнился от пришествия в мир искупителя. Но верю я в победу света над тьмой, верю в гибель лжи. В темноте я слышал голоса ангелов и прозревал будущее. Скажу лишь о тебе. Есть у тебя единственная дочь, дитя невинное. Ждет же ее судьба гнусной Феодоры. Будет она добровольно терпеть осквернение плоти, дабы не погибнуть от голода. Страшно впадать в руки бога живого, вымещающего грехи нашей крови и до седьмого колена…
Иоанн замер. Алфей, не слушая бессмысленные для него звуки голоса Савватия, едва не уронил свечу, когда Иоанн бросился на узника. Вцепившись в тощее горло Савватия, Каппадокиец испугался, что сломает, выпустил и принялся тыкать острой тростью жалкое тело, хрипя:
– Лжешь, еретик! Признайся, ты выдумал! Ты, как злобный писака, сочинил сатиру! Признавайся, пес, пес!
Алфей ловил сзади за локти рассвирепевшего владыку.
– Не так, светлейший, не так, – уверял Алфей. – Ты слишком торопишься, он не чувствует.
Опомнившись, Носорог отступил.
– Ты прав. Отомкни обруч, тащи его наверх.
Тюремщик повиновался. Он попробовал заставить Савватия встать. Легкое тело упало. Как заправский врач, Алфей нащупал пульс, потом обнажил иссохшую грудь узника и прижался ухом к сердцу.
– Конечно же, ты поторопился, светлейший, – недовольно сказал Алфей, – так нельзя делать, он был слишком слаб.
– Да убьет тебя бог, скряга, это ты уморил его голодом! – крикнул Иоанн.
– А сколько ты мне даешь на каждый рот, светлейший! – смело спросил Алфей.
– Демоны демонов! – выбранился Каппадокиец. – Все научились считать. Пойдем отсюда.
Наверху Иоанн показал на списки:
– Всех перечеркнутых списать в расход. И вычистить их имена.
Алфей собрал губы. Беззубый рот со сходящимися внутрь морщинами напоминал хорошо затянутый, но отощавший кошель.
– Ты позволишь мне не торопиться, светлейший? – скорее попросил, чем спросил Алфей.
– Не позволю, – возразил Иоанн. – Сегодня никаких забав кота с мышками. Всем – милость. Дави, коли, но верши сразу, без развлечений, по-божески. Я жду, скорее.
