– И еще, я бы просил вас на время приостановить работу над фильмом о загадочных детских смертях и оповестить об этом всех, кого это касается, – говорит Уотерхаус. – Свяжитесь со всеми, кто имеет к фильму какое-то отношение. Так и скажите: мол, работа отложена на неопределенное время.
Несогласие разрывает меня изнутри, словно приливная волна. Я не понимаю, почему не киваю молча, как послушный болванчик, когда у меня нет намерения следовать его указаниям. Либо я лгу снова, либо соглашаюсь с ним, потому что знаю, что теоретически он прав, знаю, что должна это сделать.
Я также знаю, что не могу. Не могу взять и отказаться от работы над фильмом, не могу этим утром не поехать в Твикенхэм.
Несмотря на страх и стыд, я не могу устоять перед искусом. Он как течение, которому невозможно сопротивляться. Мне нужно поговорить с Рейчел Хайнс, выслушать, что она скажет о Венди Уайтхед, той самой, что якобы убила ее детей. Я хочу докопаться до дна. Истина или справедливость здесь ни при чем. Дело во мне. Если я не проникну в суть, если не узнаю, куда это меня приведет, я до конца жизни не пойму, кто я такая и какие чувства испытываю к самой себе, моей семье, моему прошлому. Я буду ничем, пустым местом – никто из ниоткуда, как любезно выразилась Майя, вечно запертая в ловушке, вечно несущая на себе клеймо позора. Я упущу свой единственный шанс. Это пугает меня еще больше, чем угроза моей жизни.
Как будто прочитав мои мысли, Уотерхаус произносит:
– У нас проблема – мы никак не можем связаться с Рейчел Хайнс. Вы не подскажете, где ее искать? Может, вам известен ее адрес или телефон?
Полиция, похоже, считает, что фильм как-то связан с убийством Хелен Ярдли.
– Они в какой-нибудь папке с бумагами. Если не ошибаюсь, она снимает квартиру в Ноттинг-Хилл, недалеко от того дома, где раньше жила со своей семьей.
Я, как попугай, повторяю то, что мне сказала Тэмсин. Какая-то часть меня хочет быть полезной и даже согласна дать Уотерхаусу адресок в Твикенхэме, но если это сделать, он прямиком туда и отправится, я же не могу этого допустить. Еще не хватало, чтобы он перешел мне дорогу. Этим утром с Рейчел Хайнс разговаривать буду я и никто другой.
– В данный момент она, скорее всего, там не проживает, – говорит детектив. – У вас нет ее другого адреса?
– Нет, – лгу я.
Глава 10
Пятница, 9 октября 2009 года
– Сегодня для вас есть два новых лица. – Пруст постукал ручкой по белой доске с фотографиями. – Вернее, одно лицо и одна попытка нашего художника ухватить возможное сходство. Женщина на фотографии – это Сара Джаггард. Некоторые из вас, возможно, слышали о ней.
Примерно пятьдесят на пятьдесят, подумал Саймон. Половина присутствующих кивнула, половина сидела с непроницаемыми лицами.
– В две тысячи пятом году она была осуждена за убийство Беатрис Фернис, дочери своей подруги, – сообщил Снеговик. – Ее оправдали. Она связана с Хелен Ярдли, причем самым разным образом. Во-первых: Хелен вместе с СНРО участвовала в кампании за ее освобождение. Во-вторых: Лори Натрасс – думаю, все уже слышали о нем – до недавнего времени работал над документальным фильмом о трех случаях убийства грудных детей, в двух из них обвиняемыми были Хелен и Сара Джаггард. В-третьих – и это третье тесно связано с первыми двумя пунктами, – наша «звезда», доктор Джудит Даффи, постоянный свидетель обвинения, дала в суде показания против Хелен Ярдли и Сары Джаггард. В самое ближайшее время Генеральный медицинский совет вычеркнет эту Даффи из своего реестра как нарушившую профессиональную этику.
В комнате повисла напряженная тишина. Взгляды всех до единого были прикованы к карандашному наброску рядом с фотографией Сары Джаггард. С рисунка на них смотрел бритоголовый тип с кривыми зубами. Кроме Пруста, лишь Саймон, Сэм Комботекра, Селлерс и Гиббс знали, почему этот урод, чья личность еще не установлена, вывешен на доску. Неужели Саймон – единственный, кто возражал против того, чтобы его причислили к избранным? «Национальная сборная», как называл их Рик Лекенби и несколько других, – впрочем, без всякого ехидства.
Сразу после брифинга было назначено еще одно совещание, на сей раз для избранных лиц, – в кабинете Пруста, в каморке-кубышке со стеклянными стенами, отгороженной в углу общего зала. Все, кто занимался расследованием убийства Хелен Ярдли, смогут увидеть, но не услышать, как инспектор раздает ценные указания своим приближенным. Расследования убийства так не проводятся.
– В прошлый понедельник, двадцать восьмого сентября, за неделю до убийства Хелен Ярдли, на Сару Джаггард было совершено нападение возле ее дома в Вулверхэмптоне. Кто это был – неизвестно. Его примерный портрет мы видим на этом рисунке. – Пруст указал на доску. – Вполне понятно, что после своего ареста в две тысячи четвертом году миссис Джаггард страдала от депрессии и принимала антидепрессанты. Двадцать восьмого сентября она пошла к своему врачу за новым рецептом. После посещения врача направилась в ближайшую аптеку, что на Мун-стрит. Когда она уже подходила к двери и ее можно было увидеть изнутри через аптечную витрину, на нее сзади набросился какой-то мужчина. Одной рукой взяв в замок ее шею, а второй обхватив за талию, он отволок ее в соседний переулок. Затащив ее туда, он развернул миссис Джаггард к себе лицом, чтобы та могла посмотреть ему в глаза, достал нож и прижал ей к горлу.
Миссис Джаггард не помнит точно, что он сказал, – что-то вроде: «Это ведь ты убила того ребенка, верно? Живо говори правду». На что миссис Джаггард ответила, что она не убивала Беатрис Фернис. Но он гнул свою линию. «Ты ведь ее трясла. Признайся, ведь так и было. Если скажешь мне правду, останешься жива. Мне нужна только правда». Миссис Джаггард снова сказала ему, что не трясла ребенка, никому не делала зла и никогда бы так не поступила, но его, похоже, такой ответ не удовлетворил. Незнакомец продолжал повторять, что если она не скажет ему правду, он ее убьет. В конце концов миссис Джаггард была так напугана, что решила: если она не скажет ему то, что он от нее требует, этот псих с ножом наверняка ее убьет, и потому солгала. «Ну, хорошо, я убила ее, я затрясла ее до смерти».
Саймон заметил растерянность на лицах некоторых присутствующих, другие же пожимали плечами, как будто говоря «да любой на ее месте сказал бы такое, присунь ему нож».
– Сара Джаггард не трясла Беатрис Фернис. Ребенок умер от естественных причин, – с нажимом произнес Пруст, обводя пристальным взглядом присутствующих в поисках несогласных. – Ей угрожал смертью какой-то ненормальный.
Ненормальный, который, как оказалось, был не в своем уме, потому что как только она солгала и сказала, что да, она виновата в смерти Беатрис, он заявил, что она этого не делала. Он произнес примерно следующее: «Не ври! Я же сказал тебе, мне нужна правда. Ты ведь не убивала ее, верно? Ты ее не трясла. Ты лжешь!» В этот момент Сара Джаггард снова попыталась сказать правду – что она не трясла Беатрис и сказала это лишь потому, что опасалась за собственную жизнь. Незнакомец разозлился, точнее, еще больше разозлился. «Ты сейчас умрешь! – прорычал он. – Ты готова?»
