Звонок в дверь не дал ей договорить.
– Пусть звонят, не буду открывать. Я никого не жду. Лучше поговорю с вами, послушаю ваш рассказ.
Чарли заколебалась. Хватит ли у нее смелости рассказать совершенно чужому человеку, что она чувствовала последние три года? И должна ли?
– Нет-нет, лучше откройте, – сказала она в конце концов.
Даффи заметно огорчилась, однако возражать не стала. Как только она вышла, Чарли встала со стула, надела куртку, и прежде чем передумать, схватила сумку и направилась в сторону кухни. По пути она услышала, как Даффи вежливо, но твердо произнесла:
– Нет-нет, спасибо. Разумеется, я уверена. Спасибо.
Чарли шагнула в прихожую как раз в тот момент, когда она услышала выстрел и увидела пистолет. В следующий миг Даффи покачнулась и упала навзничь, ударившись головой о голую, без коврового покрытия лестницу.
Стоявший в дверном проеме мужчина повернулся и нацелил на Чарли пистолет.
– Быстро на пол и не двигаться!
* * *
– Как я могла это видеть? Она с самого начала была невиновна! – Лия Гулд попыталась перекричать стоявший в кафе гул.
Она попросила Саймона встретиться с ней здесь – через дорогу от ее работы. Лия Гулд не работала в социальной службе вот уже семь лет. Сначала она ушла в декретный отпуск. Когда же дочери исполнилось семь лет и она пошла в школу, Лия устроилась на работу в лесозаготовительную компанию, где работала и по сей день.
– Вам одной известно, что вы видели, – произнес Саймон.
– Но с какой стати ей было пытаться задушить дочь подушкой, если она не убивала обоих мальчиков? Зачем ей это? Она или убийца, или же нет. Будь она виновна, разве с нее сняли бы обвинения?
– Почему вы это говорите?
Лия Гулд откусила кусочек сэндвича с сыром и луком и задумалась над вопросом. Саймон умирал от голода. Как только они договорят и она уйдет, он непременно закажет себе поесть. Детектив не любил есть в присутствии чужих людей.
– Как говорит Лори Натрасс, суды готовы на что угодно, лишь бы не признаваться в собственных ошибках. Они признают это, лишь только если их прижать к стенке, если ошибка столь велика, что ее невозможно отрицать.
– И поскольку Хелен Ярдли выиграла апелляцию, она невиновна?
Лия Гулд кивнула.
– А до апелляции? Что вы думали тогда?
– Я думала, что она это сделала. Была уверена.
– Это почему же?
– Потому что я видела своими глазами.
В ее рот перекочевал очередной кусок сэндвича.
– Но ведь вы только что сказали, что ничего не видели.
– Да. Но тогда я подумала, что видела. Лишь позднее поняла, что это не так.
Голод вынуждал Саймона быть нетерпеливее, чем обычно.
– Вам что-нибудь известно про любого из троих судей, которые рассматривали апелляцию Хелен Ярдли?
Лия Гулд посмотрела на него как на чокнутого.
– С какой стати мне что-то про них знать?
– Ну хотя бы имена?
– Откуда?
– И все же вы доверяете им больше, чем собственным глазам.
– Что вы хотите сказать? – растерянно заморгала Лия Гулд.
Черт, с каким удовольствием он вырвал бы у нее из рук этот гребаный сэндвич и швырнул через весь зал!..
– Первоначальный приговор Хелен Ярдли был отменен, ибо его сочли не до конца обоснованным. Это вовсе не одно и то же, как если бы ее признали невиновной. Судьи, которые рассматривали апелляцию, не обязательно считали ее невиновной, хотя и такое тоже нельзя исключать. Один ли из них так думал, двое ли или трое, – неважно. У них могло быть общее мнение, а могло быть разное. – Наверное, зря это он сказал. – Мне интересно знать, как думали вы, исходя из того, что видели.
– Думаю, она, обнимая, просто слишком крепко прижала к себе ребенка.
Нет, здесь явно что-то не так. В голосе Лии Гулд не слышалось ни капли сожаления.
– Свидетельские показания, которые вы дали в суде, в значительной мере были на руку обвинению, – сказал Саймон. – Вы утверждали, будто видели, как Хелен Ярдли пыталась задушить дочь. Вам был задан вопрос, не могла ли она просто обнимать дочь? Ведь она была вне себя от горя. Ее ждала разлука с единственным оставшимся в живых ребенком, ей не хотелось расставаться с ним. Вы ответили твердым «нет».
– Потому что тогда я так думала.
Неужели вина как чувство ведома лишь тонко чувствующим людям?
– Я там была не одна. Еще был полицейский. Он тоже это видел.
– Джайлс Пруст?
– Не знаю. Не запомнила его имени.
– Его звали Джайлс Пруст. В суде он с вами не согласился. По его словам, он видел просто крепкие объятия.
Лия Гулд покачала головой.
– Я смотрела на него, а не на Хелен Ярдли. Он наблюдал за ней и Пейдж. Вот тогда-то я и поняла, что что-то не так. Он как будто изменился в лице и посмотрел на меня так, будто не мог ничего поделать и хотел, чтобы я положила этому конец. Я посмотрела на Хелен и ее ребенка и увидела… то, что увидела. И положила этому конец.
– То есть попытке удушения? Тем, что отняли ребенка у матери?
Лия Гулд неодобрительно поджала губы.
– Вы нарочно меня подзуживаете? Я ведь сказала, что больше так не думаю. Повторяю, так я подумала тогда, но не сейчас.
– И тогда вы подумали, что сержант Пруст увидел то же, что и вы?
– Да.
– Тогда почему в суде он сказал нечто совершенно противоположное? Что, мол, она просто крепко прижала к себе ребенка?
– Спросите это у него самого.
В лице Лии Гулд ничего не изменилось, в глазах не промелькнуло даже искорки интереса.
– Не кажется ли вам, что если вы ошиблись по поводу того, что делала Хелен Ярдли, вы точно так же могли ошибиться по поводу Джайлса Пруста? Что, если вы неверно истолковали его взгляд? Вдруг он просто подумал о том, с чем бы ему вечером выпить чаю?
– Нет, потому что на его лице читался ужас. Я еще подумала, что же это за полицейский, если его так легко напугать? – Лия Гулд вновь покачала головой. Губы вновь сжались в неодобрительную ниточку. – Я это в том смысле, почему он ее не остановил. Почему переложил это на меня.
– Хотя теперь вы считаете, что там было нечего останавливать, – напомнил ей Саймон.
– Да, – согласилась Гулд, правда, на какой-то миг как будто засомневавшись, после чего отправила в рот последний кусочек сэндвича.
– В таком случае, что же могла так напугать Пруста?
– Лучше спросите это у него.
Ее челюсти заработали дальше. Чав-чав-чав.
