– Как только ты могла запереть своего друга одного в квартире? – потребовала она ответ. – Это нехорошо, Флисс. Он был вынужден позвонить мне и рассказать, что произошло.
Я бросилась к ящику кухонного стола, в котором храню визитки, запасные лампочки, меню ближайших кафешек, торгующих навынос, и чайные полотенца (места в моей квартире мало, поэтому приходится уплотнять вещи). Там, сверху аккуратной стопки, которая в предыдущий раз, когда я открывала ящик, вовсе не была аккуратной, лежала карточка Ирины. Клининговая компания «Чистим до блеска».
Я позвонила Ангусу и оставила голосовое сообщение. Мол, мне нужно с ним поговорить, и чем раньше, тем лучше. Когда он мне перезвонил, я наорала на него за то, что он роется в моих ящиках, и потребовала ответа на вопрос, зачем он солгал Ирине. Почему сказал, будто я забыла про него и захлопнула дверь за собой по ошибке? Почему он не разбил окно и не выбрался наружу, как это сделал бы любой нормальный человек? Ангус ответил, что не хотел ставить меня в неловкое положение. Вдруг уборщица решила бы, что у меня не всё в порядке с головой? Нормальные женщины не запирают в своей квартире мужчин. «Не понимаю, из-за чего вы так сердитесь, – сказал он. – Я всего лишь проявил такт. Мне казалось, что вы не слишком обрадуетесь разбитому окну». Я ответила ему, что дело не в окне. Просто мне неприятен его намек, что Ирина отказалась бы приходить ко мне, не скрой он от нее, как истинный джентльмен, мою истинную натуру.
Этот разговор заставил меня почувствовать себя параноидальной истеричкой. Я старалась не думать о том, как он методично перебирает визитки, как складывает их стопочкой одну на одну, пока не находит визитку Ирины. Рей я об этом ничего не сказала. Думаю, Ангус тоже.
– Поначалу мой план был таков: полная честность, – говорит она в камеру. – Это даже нельзя назвать планом. Просто очевидное решение. В тот вечер мы с Марселлой выписались из больницы и вернулись домой. Я открывала рот как минимум десяток раз, чтобы сказать об этом Ангусу, но не смогла произнести и слова. Я знала – он пришел бы в ужас. И дело не в том, что муж был против моей работы – он ее как раз таки одобрял. Он также был за то, чтобы я, как только Марселле исполнится полгода, вернулась на работу. Но уехать в Швейцарию, когда твоему ребенку всего три недели, – это нечто иное. Я знала, что он мне скажет. «Рей, у нас только что родился ребенок. Я взял месяц неоплачиваемого отпуска, потому что хочу побыть с нашей дочерью. Мне казалось, что и ты тоже». Были бы и другие слова, которые он ни за что не произнес бы вслух, но которые я отчетливо слышала: «Что с тобой не так? Что же ты за бессердечная жена и мать, если готова пожертвовать семьей ради какой-то командировки? Не кажется ли тебе, что ты должна определиться с тем, что для тебя на первом месте?» – Рей вздохнула. – Раз за разом я прокручивала в голове наш спор:
– Но ведь это так важно для меня, Ангус.
– А моя работа, на которой я взял месяц отпуска, разве она менее важна?
– Важна, но если мы упустим этот контракт, это будет катастрофа.
– Пусть Фиона возьмет его на себя. Она одна прекрасно с этим справится. И вообще, какая катастрофа? Откуда? Ваша фирма процветает. У вас еще будут клиенты. Почему эти вдруг стали для вас так важны?
– Потому. – Я твердо решила ехать, даже если не смогу привести веских доводов.
– А если через неделю вам подвернется новый выгодный контракт, что тогда? Ты снова решишь куда-то уехать?
– Он был прав? – спрашиваю я.
Рей кивает.
– Я была помешана на своей работе. Именно поэтому мы были так успешны. Для меня была важна каждая мелочь. Моя энергия, моя страсть не знали границ. Тут поневоле станешь успешным. Иначе и быть не могло. Ангусу не понять, что это такое. У него никогда не было собственной фирмы. Да, он взял месяц отпуска, когда родилась Марселла, но что в этом такого? Неужели его газету стали бы меньше покупать только потому, что в ней не было его фотографий? Нет, конечно же. Хотя кто знает… – неожиданно противоречит она самой себе. – Разница в том, что для Ангуса работа – это просто то место, где он зарабатывает деньги. Он не живет, не дышит ею, как живу и дышу я. Страстью его жизни была я. А также Марселла и Натаниэль… – Рей умолкает.
– То есть вы так и не рассказали ему про Швейцарию. Но все равно в нее съездили.
– Да. На следующий день я позвонила Фионе и сказала, что тоже еду с ней. Я попросила ее никому ничего не говорить. Она расхохоталась и назвала меня чокнутой. Наверное, она была права.
Я же думаю про себя, как пряталась от полиции, лишь бы только до конца довести свое дело.
– Я боялась сказать не только ему одному. Была еще его мать и моя. Обе – классные, преданные бабушки. Будь я честна относительно моих планов, у меня с ними вышел бы точно такой же спор. Я представила себе осуждение на их лицах, представила, как они прожужжат мне уши про то, что я должна, а чего не должна делать. При одной только мысли об этом мне хотелось свернуться клубком под одеялом и не высовывать головы. Мне хотелось радоваться рождению дочери, а не выслушивать гневные речи о том, какая я дура, и что-то лепетать в свое оправдание. И моя мать, и свекровь – прекрасные женщины, но подчас обе готовы переусердствовать со своей заботой. Когда же они объединяют силы, ваша жизнь превращается в ад.
Я пытаюсь не обращать внимания на то, какой одинокой я чувствую себя от ее слов. Моя мать, опасаясь меня обидеть, избегает любых комментариев в адрес того, что я делаю. Стоит мне спросить у нее, какую телепередачу ей хотелось бы посмотреть, как она дернется, словно кролик, услышавший выстрел, и пищит: «Мне все равно. Решай сама», как будто я некий фашистский диктатор, который тотчас же отрубит ей голову, если она назовет что-то такое, чего не люблю я.
– Дни шли, и я поняла, что должна как можно скорее придумать план, – говорит Рей в камеру. – Фиона уже заказала для меня авиабилеты. Я уже солгала всем, кому могла, какую боль мне причиняет грудное вскармливание. На самом деле, у меня вообще с этим не было никаких проблем, но я, зная, что вскоре мне предстоит уехать, притворялась, будто испытываю страшные мучения, чтобы как можно раньше перевести дочь на молочную смесь. Мне нужен был повод без лишнего шума уехать из дома на три дня. Я напрягала мозги, но не могла ничего придумать, пока в один прекрасный день до меня не дошло: это и есть ответ. Ничего.
Я жду. Наверное, это безумное желание, но меня так и подмывает повернуться к камере и спросить ее мнение. Как «ничего» может быть ответом? Ты понимаешь, о чем она говорит?
– Хотите узнать мой блестящий план? – спрашивает Рей. – Шаг первый: веди себя так, как будто плохо понимаешь, что делаешь. Пусть все ломают голову, пытаясь понять, что с тобой происходит. Шаг второй: внезапно для всех собери сумку; когда же тебя спросят, куда ты собралась, тверди одно и то же: «Извините, но я должна уехать. Я не могу объяснить, куда и зачем, но я должна». Шаг третий: поселись в гостинице рядом с домом Фионы, потому что квартира Фионы – это первое, куда наведается Ангус в поисках тебя. Поэтому тебе туда нельзя. Поживи несколько дней в гостинице, регулярно звони домой, чтобы все знали, что с тобой всё в порядке. Когда тебя спросят, где ты, не отвечай. Скажи, что пока вернуться не можешь. Шаг… не помню, который у нас шаг по счету?
