Дядя Миша спрыгнул с турника, прошелся, встряхивая руками, и опять повис на перекладине. Я, спустившись с брусьев, подошел к лавке, встал лицом к турникам и принялся отжиматься обычно…
Мы менялись, по очереди подходя к снарядам. Я делал по пять повторов, Тихомиров десять… Наконец, у меня мышцы загудели так, что понял – всё, пора завязывать. Дядя Миша ободряюще мне подмигнул и снова повис на перекладине. Я отошел к лавкам и начал тренировать растяжку.
Детское тело пластичней, чем у взрослого. Поэтому размявшись, попробовал сесть на прямой шпагат. Получилось, но резкая боль не давала долго находиться в позе а-ля Ван Дамм. Поднялся, попрыгал, кривясь от боли в паху. Спросил подошедшего Тихомирова:
– Дядь Миш, сколько времени?
Вскинув руку и посмотрев на часы, он ответил:
– Восьмой час.
– Ой, мне пора.
– Ну, тогда пойдём.
Обратно шли той же дорогой, по какой я к школьной спортплощадке бежал. Дядя Миша шел рядом. И по виду было видно, что он хочет о чем-то меня спросить, но он молчал. И я догадывался, о чем он хочет узнать. О вчерашнем нашем разговоре. Всю ночь, наверное, гадал – что произошло? Перебирал в памяти наш разговор. Понимал, что проговорился. И откуда подросток знает про звание? А оговорка: «командир»? А его сегодняшние попытки прочесть что-то в моих глазах? Вчера он взглянул и…
Хм, странно, что ни мама, ни отец, ничего про взгляд не сказали. Хотя первыми должны заметить. А получилось, что увидели другие. Может, все дело в злости? Когда я злой, то и глаза становятся старее или выразительнее? И что, интересно, ещё в них Тихомиров увидел? Собрата по оружию? Возможно.
Интересно – где он воевал? Если спросить, то вряд ли ответит. Никому об этом не говорил и мне не скажет. Но догадаться можно самому. Хотя много на свете было военных конфликтов. И где только не принимали участие наши военспецы. Афганистан, вот, например, но по возрасту не подходит, если только Аркадьич в капитанах лет так двадцать не проходил. Египет? Йемен? По времени ещё подходит Корея, Вьетнам и Ангола. И не простым воякой он был. Что-то типа разведки или спецназа. Вот где мог воевать Тихомиров. Там он своих товарищей потерял. А капитаном остался скорей всего из-за того, что пить начал. Сильно стал пить. Вот и «ушли» его на пенсию досрочно.
Так в молчании и дошли до нашего двора.
Во дворе на дороге стояла черная «Волга». Проходя мимо её, заметил, что Тихомиров, посмотрев на номер, нахмурился. Только отошли от машины, как спиной ощутил чужой взгляд. Мы с дядей Мишей обернулись одновременно. Шофер сидел и делал вид, что с интересом разглядывает бельё, вывешенное на балконах. Я глянул на окно второго этажа – никого. Значит, в спину нам смотрел водитель. А Тихомирову-то номерок машины знаком. Наверняка «Волга» конторская, и приехала она за Зелениным. И по взгляду дяди Миши, сразу ставшему задумчивым, прекрасно это читалось.
У моего подъезда остановились.
– Славный ты парень, Сергей. Удивительный и странный.
– Почему? – спрашиваю.
Тихомиров стрельнул глазами в сторону машины и сказал глухо:
– Да взгляд у тебя был как…
– У командира?
– Пока, – сразу закруглил разговор дядя Миша и пошел к своему дому.
– До свидания, товарищ капитан.
Я повернулся, бросил взгляд на «Волгу» (шофер смотрел в сторону, делая безучастный вид) и вошел в подъезд, ощущая удивленный взгляд Тихомирова. Быстро поднявшись на первый пролет между этажами, прилип к окну. Дяди Миши уже не было, ушел, а вот в машину как раз садился Зеленин. Смотреть было не очень удобно (машина стояла у другого подъезда), но разглядел, как водитель сначала что-то говорил отцу Маринки и только потом поехал. Про Аркадьича говорил. Очень непонятный интерес конторы к скромной персоне военного пенсионера. Значит, я правильные выводы сделал. Да и пусть следят. Главное – Тихомиров пить бросил. Теперь если и случится роковая для дяди Миши встреча в девяностых, то биты будут не в руках рэкетиров, а в их задницах. И это правильно.
На свой этаж поднимался непривычно медленно. Зря я так напрягался с утра. Хоть и приятно ноют мышцы, но сразу такие нагрузки…
Мама встретила удивленно:
– А я гадаю – куда все мои мужчины подевались? – улыбнулась она. – Уже начал готовиться к труду и обороне?
– Конечно, мам. А папа в часть уехал. Обещал сегодня раньше дома быть.
– Я знаю. Завтракать садись.
– Сначала в душ.
После душа, сменив бельё, позавтракал. Мама достала кошелек.
– Вот тебе пятьдесят копеек на обед.
– Не надо, мам, – отодвинул я монету – у меня сдача осталась.
Собрав в сумку все учебники (наверняка сегодня их сдавать будем) и наведя расческой на голове порядок, я зашел на кухню.
– Готов к труду и обороне.
– Иди уж, военный.
Вышел из подъезда. У лавки туда-сюда прохаживался Савин.
– Привет!
– Привет, – поздоровался он, недобро глянув на меня.
– Чего такой злой, – шучу я, – не с той ноги встал?
– Он ещё спрашивает! – сплюнул Олег, – развёл меня как рябёнка. Друг называется!
– Не понял, ты это про что?
Савин опять зыркнул, как лазером прожег.
– Про гитару, про что ещё? – буркнул он. – И сам на спор меня подбил. Жук!
И сразу пояснил:
– Генку вчера вечером видел.
Вот, блин! Про это я как-то не подумал. Ясно, что Ким рассказал о моей игре у него дома.
– Спор аннулируем?
– Конечно, – кивает Олег, – неспортивно выходит, спорить заведомо на выигрыш.
– Кто бы говорил! Ты тоже хорош! И ведь условие-то какое поставил, – и слегка толкаю кулаком Савина, – Зеленину поцеловать.
– А чего такого? – притворно изумляется друг, – ты ей нравишься, она тебе нравится. Совет да любовь!
– В торец дам, – предупреждаю шутника, – хватит про это. Сам-то не сильно обиделся?
– Не сильно, но мстя моя, – обещает Савин, – будет ужасна.
– Что, «Онегиным» задекламируешь?
– Нет, потом узнаешь, – хмыкнул Олег, – а «Онегина» мне учить не особо нужно. Меня отец в наказание учить заставлял, так что ты был бы в пролёте. Если не веришь, могу хоть сейчас начать читать.
– И кто из нас жук? – спрашиваю удивленно.
– Сам такое условие поставил. Я-то при чем?
Странно, помнится, всё по-другому было, не любил он стихи. Или поэтому и не любил, что силой учить заставляли? Но о таких наказаниях родителями Олег мне никогда не говорил. Хотя кто в таком признается? М-да, с желанием для Савина я, получается, лопухнулся. Да и неважно теперь.
