* * *
Я стояла возле входной двери в квартиру главного свидетеля по делу Вдовина. Тот, кто находился за дверью, мог повернуть судьбу Петра Аркадьевича так, как ему заблагорассудится. Я осознавала важность свидетельских показаний Гришакова Анатолия Юрьевича, заявившего о том, что в ночь, когда погибла девушка на Сокурском направлении, он видел, как Петра Аркадьевича Вдовина подвозила к конторе некая машина. И время якобы запомнил, и приметы Вдовина хорошо разглядел. Очной ставки еще не проводили, это я знала наверняка. Но это не за горами. Не позднее завтрашнего дня Гришакова вызовет следователь, ведущий дело моего клиента, и тогда-то все решится.
Дольше оставаться в бездействии я не могла. Нажав кнопку звонка, я вслушивалась в звуки, доносящиеся из-за двери. Издалека послышались шаркающие шаги. Звук этот разлился по душе живительным бальзамом. Дома кто-то есть. Из компетентных источников мне было известно, что Гришаков проживает один. Значит, можно надеяться на то, что это его шаги я слышу в настоящий момент.
Я не ошиблась. Дверь несмело открылась, и в узкой щели появился глаз. Изучающе глядя на меня, хозяин апартаментов спросил:
– С чем пожаловали? – и тут же приложил к щели ухо, из чего я сделала вывод, что слышит мужичок не очень.
– Здравствуйте. Я к вам по делу. Пустите? – намеренно повышая голос, чтобы он разобрал каждое слово, прокричала я.
– Дела, говорите? Да какие ж со мной теперь дела? Я ж последний понедельник доживаю. Пошла бы, доча, моложавого себе отыскала. Для своих-то дел, – просипел мужичок, и было непонятно, шутит он или говорит на полном серьезе.
– Неудобно так разговор вести. Вы бы открыли дверь, а то тут сквозняки. Еще продует вас, – предупредила я.
– Ох ты. И верно. Дует-то как по ногам! Спасибо, доча, подсказала. А то ведь щас настоюсь на сквозняке, а к завтрему и слягу. А кто ухаживать станет за стариком-то? Некому, доча, один я остался. Плохо одному-то, доча, страсть как плохо, – запричитал мужичок, силясь сбросить цепочку, не дающую двери открыться полностью. – Вот ведь напасть. Опять застряла. Так вот в один прекрасный день закроюсь, а открыться уже не смогу. И сгнию тут от голода. И будут меня потом с пола отскребать. Лопатами.
– Да что вы такое говорите! Ни к чему вам умирать. А цепочку открыть не сможете, так телефоном воспользуетесь, – остановила я поток причитаний. – И ничего в вашем запирающем устройстве сложного нет. Просто не спешите. Скорее всего погнулся полоз, по которому голова цепочки ходит, вот и все. Вы ее не тяните, а везите до самого упора, она и выскочит.
Мужичок проделал все так, как я учила, и через мгновение цепочка с лязгом повисла вдоль двери. Замок щелкнул, и я получила возможность пройти в квартиру. Мужичок оказался намного старше тех лет, что я нарисовала себе в воображении. Я даже не удержалась и задала не совсем корректный вопрос:
– Сколько же вам лет, дедушка?
– Девяносто семь, доча. А что, по мне не видно? – засмеялся он, видимо, привычный к такой реакции.
Внешность у мужичка была на редкость экзотичной, ничего не скажешь. Кожа на лице настолько сморщилась от старости, что напоминала… Даже и не знаю, что она напоминала. Лучшее сравнение, которое я смогла подобрать, – жатая хлопковая ткань, вошедшая в моду в восьмидесятых и до сих пор не утратившая актуальности. Пожалуй, именно так. Роста мужичок был невеликого, от этого выглядел еще более беззащитным. Волосы, свисающие длинными патлами с висков, абсолютно отсутствовали на макушке. Огромные уши, крючковатый нос и неимоверно короткие ручки. Единственным приятным исключением были глаза. Большие, ясные, умные. Приятные глаза. Запоминающиеся.
– Ну что, доча, закончила осмотр, или мне поворотиться, чтоб тебе видней стало? – беззлобно поинтересовался мужичок, так как мое пристальное внимание слишком затянулось.
– Простите, – спохватилась я. – Задумалась.
– Ясное дело. Меня когда впервые кто видит, всегда так задумывается, – захихикал он.
Похоже, ему совсем не казалось обидным такое внимание. Я облегченно вздохнула и прошла вслед за ним в просторную комнату.
– Ну, выкладывай, доча, с чем пожаловала, – усаживаясь в кресло и тыкая пальцем на соседнее, снова заговорил мужичок.
– Анатолий Юрьевич, я подробности узнать пришла, – начала я и осеклась, так как он внезапно резко перебил меня.
– Из полицаев, что ли, будешь? – гневно сведя брови, спросил мужичок.
– Из каких полицаев? – не сразу поняла я.
– Из энтих самых. Вот ведь нелюди. Ты им доброе дело, инхформацию секретную, а они тебя поедом! Знал бы, ни за что к вам не пошел бы. Так бы дома и сидел, без интересу, – принялся горланить он.
– Подождите, Анатолий Юрьевич, не так быстро. Я что-то совсем запуталась. И не из полиции я вовсе, – еле вклинилась я.
– Не из полицаев? – недоверчиво спросил он. – А чего ж тогда по-ихнему к человеку обращаешься? Даже не спросишь, как ему самому приятнее, чтоб его называли.
– А как вам приятнее, чтобы вас называли? – слегка улыбнувшись, осведомилась я.
– Дедом, – ответил мужичок и прищурился: – Ты меня дедом, я тебя дочей. Идет?
– Без вопросов, деда, – засмеялась я.
– Вот и ладненько, – довольно потирая руки, произнес он. – Чего хотела-то, доча?
– Да друг мой в беду попал, – не решаясь сообщить всю правду, принялась я импровизировать. – Вот, помочь ему пытаюсь. Ведь друзья должны помогать в беде, верно?
– Это ты, доча, верно подметила. Ежели какой друг в беде помочь отказывается, то и не друг он тебе вовсе, а так, балласт ненужный, от которого избавляться своевременно нужно, – философски изрек дед.
– Вот и я так считаю. И больно уж мне не хочется, чтобы меня, как балласт…
Я многозначительно помолчала. Дед тоже молчал, ожидая продолжения. Пришлось снова сочинять.
– А у вас, деда, друзья есть? – спросила я.
– Померли все. Говорю ж, один остался. А знаешь, сколько у меня братьев было? Двенадцать душ! А детей у них сколько? Двадцать девять кряду! А внуков? Тех вообще не счесть. И вот во всем этом потоке родни я остался один. Представляешь, доча, крест какой! Всех схоронил. Быть может, где двоюродные или троюродные внуки и остались. Но это разве ж родня? Когда и в лицо друг дружку не знаем, и по имени не покличем. Да!!! Судьба-судьбинушка.
Дед горестно покачал головой. Я сочувственно поддакивала.
– Вот и у тебя, доча, друг в беду попал. И ты ему помочь пытаешься. А поди ж и у него родня есть. Где ж они обретаются, когда родственник их в беде?
Он смотрел на меня вопросительно, будто и вправду ответа ждал. Я предусмотрительно помалкивала, ожидая, пока дед наговорится. Добрых пять минут он разглагольствовал на тему крепости родственных уз и обетов дружбы. Потом тема ему наскучила, и он снова подступился ко мне:
