* * *
Выйдя с работы, Христина с наслаждением вдохнула холодный воздух бледного питерского утра, с трудом удержавшись от того, чтобы потянуться. Тяжёлая физическая работа была ей привычной и не слишком утомляла, но больничные стены словно высасывали из девушки энергию, и после суток она всегда чувствовала себя разбитой.
Но дома соседи создали ей настолько невыносимую обстановку, что Христина готова была дежурить каждую ночь, лишь бы не возвращаться в квартиру. Пошла уже вторая неделя после убийства её бывшего мужа, но соседям нисколько не надоело третировать девушку.
Субботнее утро, все дома… Не дадут ни ванну принять, ни позавтракать, сразу начнут окатывать такими ушатами презрения, что останется только скрыться в своей комнате.
– Христина?
Девушка обернулась, чувствуя, как сильно и быстро заколотилось сердце.
В трёх шагах от неё стоял Макс.
– Здравствуйте, – сказала она нерешительно.
Макс шагнул к ней, поднял руку, будто хотел взять за плечи, но сразу убрал.
– Христина, вы разрешите мне проводить вас?
Она кивнула.
– Я понимаю, как всё это выглядит, – продолжал он своим надтреснутым голосом, – и не имею права просить, чтобы вы мне поверили. Если вы считаете, что это сделал я, и не хотите общаться с убийцей, это совершенно нормально.
– Я вам верю.
– Правда? – Макс улыбнулся.
Христина кивнула, и он наконец взял её под руку. Молодые люди не спеша двинулись к метро.
– Я подумал, – начал Макс осторожно, – что всё крутится вокруг того, что я попал под подозрение. Все меня жалеют, спасают из лап закона, но никто не принял во внимание ваших чувств.
Христина пожала плечами.
– Всё же он был вашим мужем и теперь мёртв, кто бы это ни сделал, я или кто-то другой. Мы как-то восприняли его, как… – Макс задумался, подбирая слова, – … пожалуй, как некую абстракцию, ставшую причиной моего уголовного преследования, а не как человека, чья жизнь трагически оборвалась. Это неправильно.
– Не знаю, – вздохнула Христина. – Я не чувствую ничего. Макс, я рассказала вам историю своего замужества, невже
[8] вы думаете, что я могу оплакивать его?
Голлербах покачал головой, и Христина почувствовала, что его ладонь, державшая её локоть, сжалась сильнее.
– Я справлялся у следователя, что будет с его телом, – сообщил Макс через паузу, – она сказала, что родственники, хоть извещены, не торопятся его забрать.
– Чомусь я не здивована
[9], – усмехнулась Христина, – они завжди
[10] такие были. Туда не заманишь, где гроши доведётся тратить.
– Что же делать? Нельзя допустить, чтобы он остался непогребённым. Может быть, вы скажете следователю, что готовы оплатить транспортировку? Деньги на это я дам, – предложил Макс. – Я бы сам договорился с ней, но боюсь, это будет воспринято как деятельное раскаяние и послужит лишним доказательством моей вины.
– Знаете, Макс, мне всё одно! – сказала Христина резко. – Нехай его хоть собаки едят! Помер – и слава богу! Я только за вас переживаю.
Макс не ответил. Молча они вошли в метро и, потолкавшись в небольшой очереди у турникетов, взошли на эскалатор. Макс встал ступенькой ниже и повернулся к Христине лицом. Глаза их оказались почти вровень, и Христина вдруг заметила, какие у него густые светлые ресницы. Увидела она и лучики «гусиных лапок» у глаз, и твёрдую складку тонких губ. Вдруг так захотелось прильнуть к этим губам, что закружилась голова, и девушка опустила глаза.
Это не было желание, скорее наоборот, какое-то космическое чувство общности.
– Вы сильно устали после суток? – когда они спустились на платформу, спросил Макс, перекрикивая шум подходящего поезда.
Христина отрицательно покачала головой.
– Хорошо.
Выйдя на Христининой станции метро, Макс неожиданно повёл девушку в другую от её дома сторону, по тесной кривой улочке с разбитыми трамвайными путями. Тротуар был таким узким, что молодые люди едва могли идти рядом, и Христина с опаской поглядывала на крыши нависающих над ними домов с высокими узкими окнами, стоящих вплотную один к другому. Фасады красного кирпича чередовались с облицованными тёмным камнем и с классической жёлтой краской. От этого улица казалась одновременно мрачной и праздничной.
После поворота дома сменились высокой стеной, окружающей приземистое здание храма.
Подойдя к тяжёлой дубовой двери, Макс положил руку на латунную скобу и нерешительно посмотрел на девушку.
Христина кивнула, и они вошли.
Увидев, что Макс перекрестился, Христина сделала то же самое.
В церкви было светло и пусто, и девушка нерешительно остановилась.
– Давайте помолимся за него, – сказал Макс еле слышно, – его больше нет, Христина. Он никогда не причинит вам вреда, всё кончено. Простите его.
Она отступила. Прощать мужа, а тем более молиться за него казалось ей настолько диким и неправильным, что Христина едва не выбежала на улицу.
– Я не могу, – сказала она шёпотом, – мне дивно, Макс, что после того, как я вам рассказала всё, вы просите меня молиться за него!
– Именно поэтому и прошу, – он осторожно взял Христину за руку, – чтобы вы простили его и отпустили, иначе память о страданиях, которые он вам причинил, никуда не денется из вашего сердца. Прошу вас… Это трудно и мучительно, но оно того стоит.
Христина покачала головой.
– Хорошо, – согласился Макс, – давайте просто постоим. Побудем здесь немного.
Он отошёл к свечнице, а Христина встала напротив алтаря, вглядываясь в тёмные лики святых. Те смотрели на неё укоризненно и строго.
«Как я могу молиться за него? – спросила она. – Он был плохой человек и должен попасть в ад. Хорошо, я не желаю ему вечных мук, но не требуйте от меня, чтобы именно я просила Бога избавить его от них. Пусть просят те, кому он сделал что-нибудь хорошее, если такие найдутся».
Христина покосилась на Макса. Опустив голову, он стоял возле кануна, задумавшись так глубоко, что Христина не осмелилась его тревожить.
Услышав тяжёлый скрип входной двери, Христина обернулась и увидела вновь вошедших. Сгорбленный старый человек с клюкой шёл в сопровождении женщины средних лет и девушки, очевидно, её дочери.
Девушка сразу отправилась купить свечей, а старик с женщиной сели на лавку в углу и, тесно соприкасаясь плечами, стали тихо разговаривать. Кажется, они говорили о каких-то очень простых вещах, старик даже рассмеялся, а женщина, улыбаясь, прижала палец к губам.
