Франу неожиданно понравилось, как он подумал про воронку. Красивая фраза. Надо записать. Когда-то у него и тетрадка с собой всегда была в рюкзаке для таких случаев, но с той поры много воды утекло. Да, а тогда ему нравилось, бродя по школьным коридорам, придумывать и записывать броские фразы, афоризмы. Он никому не показывал их, только перечитывал ночами и все ждал – вот-вот появится кто-то близкий, кто все это поймет, оценит… как хорошо будет с ним обо всем поговорить. Просто часы считал. А теперь считает часы до следующей дозы. Фран попытался вспомнить какой-нибудь из тогдашних своих афоризмов и не смог. Видимо, они не были совместимы с его нынешней жизнью и потому забылись.
Двое-трое доходяг толкались локтями у машины: по вторникам и четвергам с пяти до половины девятого в Барранкильяс приезжал фургончик, и в нем работал пункт обмена грязных одноразовых шприцев на чистые. В обмен на каждый сданный грязный шприц тебе выдавали чистый в упаковке, уже наполненный дистиллированной водой и лимонной кислотой, да еще и гигиенические салфетки в придачу. Так пытались предотвратить расползание инфекций, передаваемых через повторно используемые шприцы, – особенно СПИДа. Пункт работал уже десять лет. Приходившим обменивать шприцы не задавали неудобных вопросов. Не воспитывали. Не упрекали. Просто обменивали шприцы на чистые.
У открытой дверцы фургончика стояла голубая пластиковая емкость, а белокурая женщина средних лет с логотипом неправительственной организации, которая организовала обмен шприцев, выстраивала парней по очереди. Того, кто находился ближе всех, она спросила:
– Твой год рождения?
Тот взбеленился:
– Не выпендривайся, ты! Не доставай меня. Я здесь уже два года, а ты опять про дату рождения. Давай скорей струн побольше и отвали!
– Ты все знаешь сам, – спокойно ответила женщина. – Тебе дадут один чистый шприц в обмен на один грязный. Если ты знаешь, как меня зовут, конечно.
Парень замялся, не нашел, что ответить.
– Два года, говоришь? Плохо, милый…
Блондинка открыла емкость голубого пластика и показала, что шприцы надо кидать туда. Он послушно бросил, получил новые и молча повернулся, чтобы уйти, но женщина произнесла:
– Меня зовут Мария. А тебя?
Тот обернулся:
– Роберто.
– Так когда ты родился, Роберто?
– Одиннадцатого мая семьдесят первого года, – мрачно буркнул он.
– Рада познакомиться. Спасибо.
Подошла очередь мужчины с девушкой. Фран узнал в ней проститутку, которую много раз видел в этих местах.
– Я Клаудиа, а он…
– Рафа. Уже запомнила. Итак, Клаудиа, ты знаешь правила. Меня зовут Мария. Не «эй ты», не чувиха, не мамаша. Для друзей я Мария, – говорила блондинка, обаятельно улыбаясь неровными зубами.
– Да. Нам бы баянов и кондонов, – усмехнулся Рафа.
– Хорошо. – Она протянула им пакетики. – Презервативы используете по назначению, Клаудиа?
Та кивнула.
– Возьми еще. Больше нет, но в среду привезем. Вот, возьми расписание, по которому мы работаем.
Эти двое, взяв бумажку, ушли. Проститутки почти всегда живут с наркоманами. Женщина зарабатывает на дозу, мужчина порой может защитить ее от побоев. Подошла очередь Франа.
– Здравствуйте. Меня зовут…
– Фран. Скажи дату своего рождения.
Фран изумился: как она запомнила его имя? Да, он называл его, они даже записывали, но запомнить…
– Дело в том, что у меня нет с собой использованных шприцев.
– Ничего страшного. Мы всегда даем по два и просим не выбрасывать, а приносить сюда. Ну вот, если принесешь их в следующий раз, мы дадим тебе еще, так что у тебя будет запас.
Фран взял два шприца, но не ушел. Стоял молча, глядя на женщину.
– Что-нибудь еще, Фран?
Он потерянно молчал. Не объяснять же ей, что он просто соскучился по нормальной беседе. Скрипнули тормоза, рядом остановилась машина, и те двое, что выскочили из нее, оттеснили Франа от дверцы.
– Давай баяны, крошка!
– Подождите, пока я закончу с этим человеком.
– Да он уже свои получил!
– Человека могут интересовать не только шприцы.
Она спокойно ждала, глядя на Франа. Двое топтались рядом, сдерживая злость.
– Я… понимаете…
– Видишь? – крикнул один из ожидавших. – Сам не знает, чего хочет. Давай баяны!
Мария подала Франу руку:
– Заходи внутрь, поговорим.
– А мы? – заорали двое.
– Сначала выучите, как меня зовут. Вот вам шприцы.
Внутри Фран увидел другого волонтера, лет тридцати пяти, но такого худого и бледного, что выглядел он много старше. Снаружи доносился голос Марии:
– Так что никаких «крошек» со мной, поняли? Я ведь не обсуждаю твой рост – правда, дылда?
Приятель длинного наркомана хохотнул. Тетя за словом в карман не лезет.
– Ты хотел поговорить с нами, Фран?
– Э… ну… да. Да, хотел. С кем-нибудь.
– Рауль. – Его собеседник протянул руку. Фран за долгое время впервые пожимал кому-то руку, а тут два раза подряд – Раулю и Марии!
Они проговорили до закрытия пункта. Рауль обработал Франу рану на горле, спрашивая, не больно ли ему и как он себя чувствует. Фран уж и забыл, когда в последний раз кто-то интересовался его самочувствием. После лет, что он делил жилье с необщительными собратьями по несчастью, было истинной радостью разговаривать с нормальными людьми, глядя им в лица. Он все им рассказал – о выстреле из ружья, которым его угостили цыганские подростки, о повышении цены на дозу, об отчаянии, в каком он каждое утро просыпался, зная, что сейчас надо идти по улицам и непременно добыть дозняк, не то… Без выходных и каникул. Без отдыха. Каждый день. Гонка без надежды и без выигрыша.
Он говорил и говорил, выплеснул все, что скопилось, жгло душу, – выложил без утайки. И с каждым словом чувствовал себя крепче и спокойнее.
– Не знаю как… но, в общем, я бы уже завязал, – заявил он неожиданно для самого себя.
Руаль переглянулся с Марией.
– Как ни мучилась, а родила! – ликующе воскликнул он, и оба засмеялись.
– В смысле?
– Понимаешь, Фран, многие заходят сюда к нам, как ты, и говорят, это помогает им не задохнуться от тоски. Мы слушаем. А вот тех, кто произносит те слова, которые ты сейчас сказал, – таких совсем немного. И они нас очень интересуют.
– Почему?
– Тот, кто так сказал, готов к следующему шагу.
– Какому?
– Не самому говорить, а слушать других.
