– Кого?
– Томаса Мауда, – раздосадованно произнес Давид, словно крошечный кабинетик в Боссосте был самым естественным местом на свете для разговора о Томасе Мауде.
– Да вы же сами сказали, что его никто не знает!
– Я имел в виду широкую публику, но ведь у всех есть друзья, соседи, они-то должны его знать?
– Да как бы я его знал, здесь-то? Я и книг его не читал, признаться.
– Правда? А хорошо бы, вам понравится. Я считаю, великий роман. И продано уже более девяноста миллионов экземпляров. Переведен на семьдесят языков. Премий выиграл – не перечесть. Премию Гюго, американскую «Небьюла», «Локус»… десятки переизданий…
– А! Наконец-то!
– Что? Вы имеете в виду, наконец-то Мауду дали «Локус»? – изумленно спросил Давид, наклоняясь вперед.
– Я наконец вспомнил, где вас видел. Как только вы вошли, меня просто замучило это чувство – где-то видел, а вспомнить не могу, это раздражает, как комар над ухом. Ну, теперь все ясно. Изображение-то плоское, вот я и не сразу сообразил. Да еще с моей работой, десятками людей, с которыми я разговариваю каждый день.
– Что это значит? – холодно промолвил Давид.
– Именно этот вопрос я задавал и себе, пока вы тут распространялись. Уф! Наконец-то понял. Прекрасно. А то замучился бы, это как заноза в… На фотографиях вы выходите более корпулентным.
– Каких еще фотографиях?
Рамон Касадо вынул из портфеля, наклонившись, газету «Голос Арана», развернул и показал Давиду одну из страниц. В разделе местных новостей под рубрикой «Происшествия» газета поместила фотографию, на которой Давид стоял спиной, оборачиваясь на фотографа с лицом, искривленным от боли и стыда, и схватившись руками за побитый зад. Надпись под фотографией гласила: «Террор в Бредагосе: ненормальный турист». Далее коротко пояснялось, что Давид приехал в Бредагос, остановился в пансионе, а затем начал, с целями, о каких лучше не думать, приставать к жителям поселка с абсурдными разговорами: сколько у кого пальцев на руках, кто какие книги читает, при этом обильно цитировал непонятные тексты. Видимо, репортер успел поговорить с поваром из таверны. Вкупе с ужасно закончившимся разговором в редакции «Голоса Арана» материала им хватило на небольшую заметку на центральной полосе. Заканчивалась она предположением, что Давид сбежал из какой-нибудь близлежащей городской лечебницы, а заинтересованным официальным лицам предлагалась информация о его местонахождении.
Давида поразила их расторопность – снимок сделали профессионально, как только успели? Снимали, похоже, через окно. Ясно: та вспышка перед глазами была не от боли, а от фотокамеры.
Рамон Касадо счастливо улыбался, глядя на него, вероятно, ожидал похвалы за то, как хорошо опознал его. Давид молча взял газету, сложил, сунул под мышку и ушел.
Уже на улице подумал: ну вот, и этот пункт проверен и не дал результатов.
Чемодан оттягивал плечо. Мускулы быстро немели, и Давид менял руку каждый десяток шагов, раскачиваясь и спотыкаясь под тяжестью ноши самым неэстетичным образом. Чемодан был меньшим родным братом того огромного, какой Сильвия увезла с собой. Оба их она купила на распродаже, соблазнившись ценой и металлической окантовкой, которая теперь издавала зубодробительный скрежет, когда чемодан загребал по камню: удрученный жизнью редактор шел сгорбившись.
Он пересек знакомый садик и, хотя свет под дверью гаража был, все же позвонил во входную дверь дома. Слишком быстро, не дав ему подготовить достойную версию объяснений, открылась дверь, и маленький Томас в восторге закричал у его коленей:
– Мама, пришел тот самый! Сумасшедший из газеты!
Мальчик побежал в дом, забыв пригласить Давида. Тот остался стоять у порога, опустив на землю чемодан. Тащить его внутрь Давид не стал: если придется сразу уходить, все меньше работы. Когда он с трудом распрямился, на месте Томаса стояла Анхела и серьезно говорила ему:
– Слушай, вид у тебя – краше в гроб кладут.
– Давно готов, – кивнул он без улыбки.
– Проходи, выпьешь кофе, – распорядилась хозяйка дома, озабоченно взглянув на Давида еще раз. – И витаминов примешь.
Двигаясь вслед за ним по коридору, она тихо смеялась.
Анхела с Давидом сидели за кухонным столом, а кофеварка уже вовсю вела свою музыкальную партию, состоящую из оригинальных посвистываний, бормотания и бульканья. Анхела посмотрела на чемодан, который Давид тащил за собой.
– Ты что, с вещами?
– Да. Эдна выкинула меня на улицу.
Анхела так удивилась, что выронила чашку.
– Серьезно?
– Ты смеешься, а мне не до смеха. Эдна неумолима. Когда я пришел, мой чемодан был уже выброшен на крыльцо. Она даже не открыла, когда я попробовал объясниться. Только крикнула из-за закрытой двери, что не собирается держать в доме сумасшедшего, который ее того гляди прирежет. Прочитала газету и приняла решение. Мол, она женщина одинокая, беззащитная, постоять за нее некому, буйным место не в пансионе, а в клинике. Я пытался объяснить ей, что это ошибка и если я уйду, она не заработает за несколько дней, однако Эдна и слушать не стала. Пригрозила полицией, которая меня выбросит вон из поселка. И я должен сказать, Анхела, что в Бредагосе не от нее одной я слышал угрозы вышвырнуть меня вон.
В общем, я взял этот чертов чемодан и пошел куда глаза глядят. Думал, как мне поступить и куда податься. Сзади пристроились дети, они хотели знать, что делают сумасшедшие, когда их выгоняют из дома. Мне повезло: не в каждом испанском поселке найдешь детей, знающих последние газетные новости, а эти знали. Их группа росла, они осмелели, и вот первый бросил в меня камень. Остальные воодушевились, последовали примеру предводителя. У меня все тело в синяках. Анхела, прости: я не знал, куда мне податься, кроме твоего дома. Приютишь до завтра? А я поищу, где остановиться.
Давид поднял голову и вздрогнул: стул Анхелы был пуст. Хозяйка сползла на пол, корчась от смеха. Она хохотала, катаясь по полу и почти задыхаясь. Лишь через минуту-другую, успокоившись, села на стул, тяжело дыша и фыркая от смеха.
– Давид, – сказала Анхела, – ты должен простить меня. Пойми, пожалуйста, насколько это смешно, хоть тебе и не до смеха. Я уже забыла, когда так хохотала, а это мне нужно – хоть изредка как следует посмеяться. От души!
– Надеюсь, со временем комизм положения дойдет и до меня, – промолвил он. – Можно мне остаться?
– Конечно, Давид! О чем ты говоришь! Располагайся, страдалец. Мой диван – твой диван.
Она ушла под предлогом, что ей надо в ванную, и оттуда Давид вскоре услышал сдерживаемый хохот, под который он допил свой кофе в одиночестве.
Ужинали, однако, втроем. Томас признался, что́ говорят о Давиде в школе и на улице. Сын Анхелы ходил в школу в Боссост, как и все дети Бредагоса, где своей не было. Видимо, после разговора в кабинете Рамона Касадо слухи побежали впереди Давида, мгновенно пронизав собой пространство и время, и в начальной школе оказались почти одновременно с событиями в тесном кабинетике Касадо. Так же молниеносно в каждом классе оказался свой экземпляр газеты – непонятно откуда. Когда Томас гордо заявил, что лично знает сумасшедшего, на него накинулись с вопросами, и он сразу стал звездой школы, «приятелем того самого сумасшедшего». Но к бросанию камней в Давида он, Томас, никакого отношения не имеет.
