Все обернулись к вошедшим в часовню – падре Ривасу и Эстебану, который был в черном костюме и черных туфлях, довольно потертых. За ними стояла толпа – все явились на похороны Алисии, но в часовне поместились немногие, основная часть осталась снаружи, с поистине стоическим равнодушием перенося холод пиренейской ночи. Анхела стояла, держа за руку Томаса, недалеко от входа. Мальчик плакал.
Падре Ривас произнес:
– Благослови, Господь, собравшихся! Начнем мессу.
Все смиренно склонили головы, и падре начал обряд. Во время окропления гроба святой водой кто-то зарыдал в голос. Многие тихо плакали, стараясь не мешать таинству. Давид смотрел на Эстебана, а тот не отрывал взгляда от лица покойной жены. Вот человек, который написал лучшую книгу века и не знает о своей мировой славе. А сейчас он просто горюющий вдовец. Алисия велела в своем письме не сообщать ему о том, что она опубликовала его книгу… Что же делать? Давиду был нужен хотя бы час передышки от непрерывных, изматывающих волнений. Эстебан беззвучно утер слезы. Давид и сам едва не рыдал.
После мессы Давид хотел пойти в село, но заметил, что присутствующие берут свечи и прикрепляют их воском, соскобленным с подножия статуи святого Томаса, к стенам часовни. Он вспомнил, что так все делали после мессы в день святого. Теперь свечи горели в память об Алисии. За несколько минут поляна в горах преобразилась – древняя каменная часовня строго и торжественно пылала сотнями огней в холодной ночи.
Давид остановился перед статуей, долгие годы глядевшей на прихожан с высоты своей мудрости. Он закрыл глаза и помолился за упокой души Алисии – он, не молившийся с детства, когда его заставляли присутствовать на мессе. Слова молитвы всплывали из памяти и утешали. Открыв глаза, Давид увидел падре Риваса. Тот положил руку ему на плечо:
– Ты же говорил, что не веришь в Бога, Давид?
– Но верю в Алисию, падре. Это ведь не одно и то же.
Священник улыбнулся, и огонь свечей высветил все его морщины.
– Это как раз одно и то же.
Гроб положили в повозку, которую с неспешной торжественностью повезли по горной дороге два мула. Все двинулись следом. Восемьсот ног ступали в темпе, заданном поступью животных. Шепот и шаркание слились в тяжелый, печальный гул, словно сам Бредагос вздыхал из глубины души.
Кладбище оказалось старым и маленьким. Участки разделяла металлическая решетка, на гранитных плитах были глубоко вытесаны резцом имена покойных. Пока несколько соседей опускали на веревках гроб в землю, Эстебан и Анхела стояли у самой могилы, Джерай и Томас – за ними. Падре Ривас читал молитвы. Он вновь окропил святой водой гроб и посмотрел на Эстебана, как бы спрашивая, можно ли продолжать. Эстебан вытер слезы платком и бросил его в могилу. Выпрямился и посмотрел на священника. Тот кивнул могильщикам, и о гроб глухо ударили первые лопаты с землей.
Бредагос хоронил Алисию. Давид хоронил ее и еще кое-что. Он понял, что сейчас засыпают ту лучшую часть Томаса Мауда, которая уже никогда не вернется к жизни, сколько ни проживи Эстебан.
Стали расходиться, оставляя цветы на могильном холме. Надо поговорить с Эстебаном, но не сейчас.
На могилу Эдгара Аллана По в Балтиморе каждый год 19 января кладут три розы и неполную бутылку коньяка. На могилу Алисии в день ее похорон положили десятки венков и букетов из свежих цветов и одну веточку увядшей лантаны.
Глава 22
На перепутье
Анхела трясла Давида за плечо, пока тот не проснулся. Озираясь, он соображал, где находится. Солнце светило в окна – наступал полдень.
– Давид, ты Томаса не видел?
– А что, его нет?
– В доме нет. Я к нему захожу, а постель пустая.
Давид стал спросонья думать, где мог находиться Томас. Хорошо бы выпить кофе покрепче, но на это не было времени.
– Не беспокойся. У мальчика стресс, он первый раз был на похоронах.
– Вот я и хотела с ним поговорить, а его нет. У Эстебана никто не подходит к телефону.
– Наверное, Томас там.
– Я сейчас зайду к соседям, спрошу, не видели ли они его. А ты тоже, пожалуйста, поищи его.
Анхела, взвинченная, быстро пошла к выходу. Давид окликнул ее, она обернулась. Тогда он произнес медленно и четко:
– Анхела, не волнуйся. Мы найдем его.
Она слабо улыбнулась и ушла. Давид быстро оделся. Искать Томаса следовало прежде всего у Эстебана, может, удастся и поговорить с ним. Но сначала Томас.
Давид искал мальчика повсюду. Обогнул площадь, заглянул в продуктовую лавку, посмотрел на улочках вокруг «Эра Уменеха» и наконец зашел в саму таверну, с опозданием сообразив, что маленькие мальчики не имеют обыкновения пить кофе в гордом одиночестве, когда им хочется побыть наедине с собой. Дети мыслят иначе, чем взрослые. Например, уставший ребенок не станет стоять, а сядет на пол, не боясь в отличие от взрослого испачкать себе штаны. Давид сосредоточился на том, чтобы думать как десятилетний мальчик, и мгновенно понял, где Томас.
Он направился в рощу, к подаренному Анхелой лесному домику. Не без труда поднявшись по ступеням, втиснулся внутрь, поджав длинные ноги. В противоположном углу домика Томас читал «Бесконечную историю». Давид тихо пододвинулся к нему. Мальчик поднял заплаканное лицо и грустно посмотрел на него.
– Томас, мама волнуется, все тебя ищут. Надо вернуться домой.
– Не пойду я домой, – ответил тот незнакомым, каким-то взрослым тоном.
Давид подумал, что теперь, когда Томас открыл для себя, что смертны даже близкие и любимые люди, а сама жизнь непрочна, и тон у него другой.
– Почему не пойдешь?
– Мама не должна видеть, как я плачу.
– Плакать не стыдно. Все плачут, когда есть от чего.
– И отчего люди плачут?
– О, много есть такого… – протянул Давид, думая, что на самом деле не многое, а лишь одно заставляет людей плакать – боль. Физическая и душевная.
– А мама, когда плачет, запирается в комнате, чтобы ее никто не видел.
– Это от доброты и деликатности, она не хочет огорчать тебя.
– А я не хочу огорчать ее. Вот и ушел.
Давид давно уже не был так растроган. Чистая душа. Он насмерть испугал мать и заставил всех бегать по поселку, и все же причина его поступка была благородной. Томас чувствовал как взрослый, но без опыта взрослого человека поступил как неразумное дитя. Давид хотел объяснить ему, что родители и дети не равноправны в выражении чувств, но сдержался. Мальчик и сам это поймет, взрослея. Томасу предстоит пройти это с собственными детьми. Не надо вмешиваться. В каком возрасте человек теряет наивность, которую Давид сейчас видел в глазах мальчика? Он этого не знал, но каким же утешением было видеть эту чистоту, каким прекрасным даром человеку представилась ему она, пока не уничтоженная цинизмом и жесткой конкуренцией.
