Свою мудрость Фима на этом и обнаружил: он просто поменял местами исходные данные. Знание, к примеру, заменил на незнание. И получилось замечательно. А главное, доказательно. Сколько он на своем веку снял докторов наук, академиков… Все они в советское время были незыблемыми авторитетами.
А сейчас их учения мог опровергнуть простой дядя Вася, начитавшийся «Интересной газеты» или еще чего-нибудь в этом роде.
Да и в более солидных изданиях авторитеты глушили друг друга, как бандиты на стрелках. Один большой ученый призывал пить пиво, убеждая, что это очень полезный напиток, а другой великий ученый утверждал, что этот напиток наоборот – очень вредный.
Недавно вот весьма уважаемый диетолог закопал глубоко йогурты, сказав, что в них нет ни грамма полезных веществ, а есть только вредные, пагубные для здоровья. Теперь очередь другого научного умника доказать обратное.
Все дело в том, кто кормит научные звания. Когда государство было единственным донором, то и научные мнения далеко не расходились.
Получалось, Фима не только философ, но и комментатор, имеет полное право оценивать то или иное явление и вмешиваться в научные споры.
А почему бы и нет?
Кто, к примеру, знает лучше химию и творческие возможности фотографии, особенно в свете последних событий? Фима Немуйчик!
У Фимы – музей фототехники, начиная с первых леек и прочего, чего нет больше ни у одного коллекционера.
А кто знает про вибрации, которые входят с фотоизображением в мозг человека и там начинают произрастать новыми вибрациями, и человек становится совершенно другим человеком?
Опять же Фима Немуйчик.
А для чего технический прогресс? Разве не для того, чтобы усилить воздействие одного человека на другого?
Не это ли было причиной гибели цивилизаций?
Тут Фима понимал, что становится философом, останавливался и продолжал думать про фотографию. Приходил к выводу, что именно фотография, которой с приходом видео прочили смерть, начинает вытеснять движущееся изображение.
Ценится констатация факта. Остановись мгновение – не просто очень точное выражение, но и прекрасный художественный прием.
Мгновение надо уметь остановить. В этом мастерство художника.
Добившись цели, получаешь точную и яркую психологическую характеристику смотрящего на цветок или читающего книгу…
Мгновение есть жизнь в настоящем времени, чего не может сделать никакое видео, тем более, кино, где все репетируется. Остановленное мгновение – это проявившаяся вибрация, ее физиономия.
Остановленное мгновение выражает человека. Не зря, если замедлить (это хорошо видно при монтаже фильма) скорость и остановить движение, то увидишь, что человек существо совершенно ненормальное и идиотическое.
Видно, что у него в голове, какие пакостные мысли там живут. Виден процесс, но он быстро проходит, потому зритель только подсознательно улавливает правду о человеке, в то время, как фотография сразу дает полную картину.
Вот главное в этом человеке: он полный дебил, фанат, гений, добрейший, наивный и прочее…
От мыслей трещала голова. А хотелось покоя. Фима знал, жизнь его круто закручивается и передышек не будет. Он внедряется в мозги других людей и отвечает за это.
Внедряется – смело сказано. Пока только первые опыты. Но они показывают перспективность.
Фима устроил уголок, где мог уединиться и думать. Раньше он не отделял этот процесс-думания. Мысли приходили редко, широко открывая двери и впуская с собой сквозняк.
Теперь двери целый день были нараспашку. В них мог войти каждый, с каждым Фима общался.
Сейчас он дверь вынужден был закрыть, потому что в нее норовили пролезть массово. Случилось это после первого же дня работы выставки его картин с новой вибрацией.
Люди прилипали к фотографиям, умоляя продать их.
Немуйчик ходил по залу озадаченный. И не предполагал, что его хвастливые прогнозы перед Эллой начнут столь стремительно сбываться.
Элла в изумлении ходила за мужем, спрашивая, что ты такого сделал, почему они липнут к твоим фотографиям, как мухи к меду?
Она чуяла, что какие-то манипуляции со своими фотографиями муж произвел. Не надо было быть особо наблюдательной, чтобы не видеть, как Фима, запершись в небольшом кабинете, шуршал бумагами, часто вздыхал и кого-то посылал подальше. А затем раздавались радостные возгласы, из кабинета выходил Эдисон, гордо несущий свой лик нвстречу свету.
– Что ты там делаешь? – не раз спрашивала Элла.
– Колдую, разве ты не знаешь, что я колдун?
– Я тебя серьезно спрашиваю.
– А я серьезно отвечаю.
Фима не обманывал: действительно колдовал. Чудо-прибор распознавал не все вибрации, самые мелкие практически не улавливал. И если их надо было заменить, следовало начинать не с чистого, а все-таки с грязного листа. А это уже было нехорошо.
Фима рассказал об этом серьезном недостатке Демидову. Тот ухмыльнулся.
– Прибор новый, недоработанный. Я не ошибся, дав его тебе. Ты быстро найдешь узкие места, нюх у тебя хороший. А затем эти узкие места мы превратим в широкие.
И Фима находил узкие места. Он старался уже не ради дела, а ради того, чтобы Демидов заметил его научную полезную деятельность. Демидов знал об этом желании и всячески потакал.
Фима завел «журнал ошибок», который уже был наполовину исписан.
Прибор все-таки был чудесным. К каждой фотографии он вырабатывал соответствующую силу вибрации. После дня «прививки», как Фима называл эти операции, сам долго не мог оторваться от изображения, казавшееся обычным.
Что действительно такого в последней фотографии, сделанной в Мариинском парке?
На скамейке муж спит на коленях жены, которая читает книгу и качает коляску.
Сюжет: женщина более вынослива, чем мужчина. Мало того, что греет своим теплом обожателя, еще и успокаивает ребенка и себя, читая. Современная Мадонна!
Название книги едва видно, но если тщательно присмотреться, можно прочитать: «Вишневый сад».
После прививки картина приобрела новый смысл. Она стала продуцировать мысль о семейном счастье, как оплоте, крепости, как о нечто более сильном и защищенном. Пока один растет, другой отдыхает, третья стоит на страже. Она – сила красоты.
Так обрисовала свои впечатления чуткая Элла, увидевшая фотографию впервые.
Фима подивился проницательности жены. И сам заметил, что энергия фотографии превратилась в энергию картины. Изображенное начало приобретать не моментальные, а вечные черты, хотя ощущение сиюминутного действия и сохранялось.
По-настоящему фотография молодой семьи заиграла, когда ее повесили в рамке на стену. Фима нашел очень удачное место у окна, где свет падал не горизонтально, а вертикально.
