Мать, вернее то, что от нее осталось, было притянуто ремнями к стулу. Вместо лица сплошное месиво. Давно свернувшаяся и почерневшая кровь превратила его в чудовищную маску, на которой выделялось лишь одно светлое пятно – кусок пластыря, залеплявшего рот. Судя по виду и запаху, мать была убита, как минимум неделю назад. То есть на следующий день после посещения дочери.
Находясь в шоковом состоянии, Катя – зеленая, с трясущимися руками, не сразу обратила внимание на кусок картонки, заткнутый за ворот халата убитой. Пропитавшись спекшейся кровью, картонка прилипла к халату и к телу. Закусив губу и зажмурившись, Катя потянула ее на себя, отчего тело матери вместе со стулом подалось вперед, грозя перевернуться. Ей пришлось свободной рукой придержать его за плечо. Проклятая картонка не отделялась. Тогда Катя осторожно отодвинула воротник халата и с трудом прочитала нацарапанные фломастером слова: «Не вернешь, что взяла, отправишься следом».
Угроза эта ее нисколько не напугала. Она думала сейчас о другом. Тело матери нужно было предать земле. А она не могла этого сделать. По внешнему облику, по паспорту и по ее собственной задумке, она больше не являлась дочерью Антонины Ивановны Погодиной, и ее хлопоты вокруг погибшей неминуемо привлекли бы к ней внимание соседей и милиции. Мать зверски убита, а следовательно будет начато расследование. Даже здесь сейчас ей находиться не безопасно. Не исключено, что за квартирой продолжают вести наблюдение и ее враги.
С тяжелым сердцем Катя направилась к выходу. Но в дверях остановилась и, передумав, повернула назад. Руки у нее все еще дрожали. Однако она нашла в себе силы открыть камеру, с которой теперь почти не расставалась, и сделать несколько страшных снимков.
Катя покинула материнский дом так же как и вошла – на цыпочках, оставив дверь полуоткрытой. Уже на лестнице, убедив себя, что ей можно не бояться быть узнанной, она распрямила плечи, откинула назад голову и с независимым видом спустилась вниз. Ей хотелось крикнуть таращившимся на нее дворовым бабулькам: «Какого черта вы тут торчите? Там ваша убитая соседка! Бегите к ней!» Но она сдержалась и прошла через двор, в котором выросла, так, будто случайно забрела сюда.
На соседней улице за углом находился банк. Порывшись в сумочке, Катя достала нужный ей паспорт и сняла со своего счета две тысячи долларов. Затем купила конверт с бумагой и написала на нем адрес соседней с матерью квартиры.
На отдельном листке она вывела:
«Уважаемые Иван Петрович и Мария Федоровна!
Вашу соседку, Антонину Ивановну Погодину, убили в собственной квартире. Сделайте одолжение, похороните ее по всем христианским правилам. Ее дочь Катя заграницей и найти ее не представляется возможным.
Заранее спасибо.
Друг Кати»
Вместе с запиской она вложила в конверт снятые со счета деньги, аккуратно его заклеела и вернулась в свой подъезд с черного хода. Огляделась по сторонам, прислушалась – никого. Но где-то наверху отвратительно резко хлопнула железная дверь старомодного лифта. Катя отыскала на стене ящик соседей по площадке и, бросив в него конверт, поспешно вышла из подъезда.
Запершись в своей светелке, она, не раздеваясь, притулилась на кончике дивана и неподвижно застыла так, в неудобной, скрюченной позе на долгие часы. Месть Ломова настигла ее, лишив жизни ее ни в чем не повинную мать.
Она вспоминала свое детство. Несчастная женщина всю жизнь тянула лямку за двоих, стараясь быть дочери и матерью, и отцом. Правда, у нее это плохо получалось. Бедность, казалось, намертво прилипла к ним, как накипь к старому чайнику. Катя росла озлобленной, несносно раздражительной и требовательной, во все суя свой нос-култышку. Только сейчас она вдруг осознала, что, в отличие от нее, мать вовсе не была дурнушкой. Даже наоборот, вполне привлекательной женщиной, если не с красивыми, то, по крайней мере, с правильными чертами лица. Но из-за дочери у нее никогда не было личной жизни. Она не имела возможности привести кого-нибудь в дом или самой задержаться после работы. Катя тиранила ее, ничего не давая взамен. Внушив себе, что ненавидит мать, как причину всех своих бед, она и ей не позволяла любить себя.
И только теперь, внезапно и страшно лишившись ее, поняла, как была дорога ей эта, задавленная тяжелой судьбой женщина – единственно близкий и до конца преданный ей человек. Поняла, что отныне осталась одна в целом мире.
«Прости меня, мама, что я не могу занять место дочери на твоих похоронах, – прошептала Катя, с силой зажмуривая глаза, чтобы не дать пролиться подступившим слезам.»
Мадам Анна несколько раз звонила ей, приглашая к трапезе, прося пообщаться с ее гостями, но Катя, ссылаясь на головную боль, наотрез отказывалась спуститься. Ее безбожно мутило и даже сама мысль о еде вызывала отвращение. В конце концов хозяйка сама не поленилась подняться к ней с подносом в руках. Лестница была крутая, и немолодая, грузная женщина, запыхавшись, ввалилась в комнату.
– Ты позволишь присесть на минутку? – спросила она, водружая поднос на стол. – Что-то грудь сдавило.
– Конечно, конечно, – отключенно пробормотала Катя. – Зачем вы это.
– Что-нибудь случилось, милая? – Голос хозяйки был полон искреннего участия. – На тебе лица нет.
Катя взглянула на нее и хмуро улыбнулась:
– На вас тоже. – Подумав, она добавила: – Не обращайте внимания. Мои обычные мигрени. Если они приходят, то мучают часами.
– Слышала новость? Весь город гудит от возмущения.
– Нет. А в чем дело?
– Зверски зарезали женщину. Надругались над ней, изуродовали до неузнаваемости, привязали к стулу и оставили гнить в пустой квартире. Такой ужас у нас, в Воронеже, случается впервые.
С плохо скрываемой враждебностью Катя уставилась в возбужденно горящие глаза женщины, взахлеб спешившей сообщить ей сенсационную новость.
– Мне искренне жаль, – сказала она. – Но, простите, у меня слишком болит голова. И есть я не буду. Спасибо за ваше внимание и хлопоты.
Осуждающе покосившись на постоялицу, мадам Анна пожала плечом, тяжело поднялась и, не сказав больше ни слова, вместе с подносом покинула комнату.
Катя узнала из газет о дне и месте похорон и в назначенное время незаметно проскользнула в кладбищенскую церковь на отпевание. Она не стала одеваться в черное, чтобы не привлекать к себе внимания, только голову прикрыла газовым шарфиком. К ее удивлению, церковь была забита битком. Те, кто не смог войти, остались ждать снаружи. Неужели все эти люди знали маму, – недоумевала Катя, вглядываясь в незнакомые лица, – или их привело сюда простое любопытство?
Бедная мама. Собравшимся даже некому выразить соболезнование. Никто не рыдает, не убивается у ее наглухо закрытого гроба. В сторонке, под образами жмутся соседи и целая стайка дворовых стариков. Поискав глазами, Катя нашла среди них Ивана и Марию. Судя по их деловитой активности, они исполнили ее просьбу.
Когда гроб вынесли из церкви и повезли к заранее подготовленной свежевыкопанной яме, Катю еще раз удивило небывалое скопление людей. Теперь она не сомневалась, что их привела сюда быстро распространившаяся молва о совершенном злодеянии. Катя остановилась в стороне, под деревом, откуда с трудом могла видеть церемонию похорон. Постоянно перемещавшие-ся толпы людей то и дело загораживали ей обзор.
