– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что забеременеть вторично вы уже не сможете. Наверное, мне следовало предупредить вас об этом до экзекуции, но я слишком поздно сам во всем разобрался.
Ничего не ответив ему, Катя молча оделась, расплатилась и вышла. Нельзя сказать, что она была сильно огорчена. Меньше всего сейчас ее волновала проблема детей. И все же на душу легла непрошенная тяжесть. Хорошо хоть тошноты, наконец, оставили ее в покое.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Ощущая дискомфорт и тянущие боли в нижней части живота, Катя решила провести остаток дня дома, полежать на диване, придти в себя. Спать не хотелось. Есть не хотелось. Телевизор включать тоже не хотелось. Она взяла телефон и, решив проверить свою память, никуда не заглядывая, набрала номер. Услышав знакомый голос, удовлетворенно улыбнулась. Память у нее действительно была что надо.
– Как тебе не позвонишь, ты все дома, – вместо «Bonjour!» укусила она. – А потом спрашиваешь, откуда у других деньги берутся.
– Кэтрин! Привет, язвочка! Только не говори, что ты опять в Париже!
– Не пугайся, mon ami. На сей раз я далеко и на ночевку напрашиваться не собираюсь. Так что можешь позволить ей домыться.
– Кому!?
– Ну той, что плещется в ванной.
– Да ну тебя, ей Богу!
– Ты хочешь убедить меня, что ты – евнух?
– Кэтрин! Не заставляй меня класть трубку.
– Ладно. Не буду. Тогда расскажи, как твои дела.
– Лучше некуда. А твои?
– Хуже некуда.
– Общий язык.
– Шутка. Что касается моих дел: Купила в Москве новую квартиру. Обставилась. А похвастаться некому. Но зато могу теперь дать тебе свой телефон. Если не передумал.
– Диктуй. Записываю. Мало ли. Может у меня тоже появится вдруг потребность сбросить на кого-нибудь свое плохое настроение.
– Однажды ты это уже сделал. До сих пор забыть не могу. А у меня, между прочим, всегда прекрасное настроение. Вот повесила в гостиной свой портрет, написанный акварелью на Монмартре. Сижу. Гляжу. Радуюсь.
– Я тебя, как никто, понимаю, – сочувственно вздохнул Андрэ. – Самому иной раз от тоски выть хочется.
Катя закусила губу. Прокол. Зараза, он чувствует ее на расстоянии.
– Как давно ты не был в Москве? – спросила она, чтобы переменить тему.
– Думаю, лет десять.
– Тогда ты ее не узнал бы.
– Неужели так изменилась?
– Не то слово. Представь себе златоглавые православные храмы, заново отреставрированные, в окружении ночных клубов, кабаков, проституток и казино. Представь себе замкоподобные особняки, отгороженные высокими кирпичными заборами, крутых бизнесменов со свитой телохранителей. А ярусом ниже – в подземных переходах, на вокзалах, в подвалах, в метро толпы обнищавших, спившихся людей. И ты поймешь, что такое Москва сегодня.
– Естественно-насильственное расслоение общества, привыкшего 70 лет считать, что все люди стрижены под одну гребенку.
– Значит, по-твоему те, что стали сейчас нищими, ни на что не годились?
– Не обязательно. Просто не каждый может с легкостью переключать свои мозги, менять набор ценностей, психологию. Умение ориентироваться по обстановке и вовремя перестраиваться тоже талант.
– Ладно, Андрэ. Рада была тебя услышать. Правда, рада. Телефон мой теперь знаешь. Взгрустнется, звони. Расшевелю.
И не дожидаясь ответа, Катя дала отбой.
На следующий день она села в машину и долго, бесцельно ездила по Москве, разглядывая фешенебельные высотки, новые бульвары, автострады и площади. Старушка Москва ускоренными темпами меняла свой лик. «И ты туда же, – усмехнулась Катя. – Выходит, мы с тобой два сапога пара.»
Нет, она не просто так ездила по улицам, глазея по сторонам. Куда бы не был устремлен ее внутренний или внешний взор, он как бы проходил сквозь некую завесу, призму или экран, на котором намертво запечатлелся посмертный облик матери. Ее мозг усиленно работал, обдумывая план мести. Так уж видно была устроена Катя, что не могла, не умела прощать обид – ни больших, ни маленьких.
«Начнем с тебя, Сашок-душегуб, – решила она. – Ты ответишь мне за злодеяние первым.»
Она прекрасно знала его домашний адрес и то, что каждое утро без четверти девять он подавал машину к подъезду Ломова. Подъехав к дому Сашка заблаговременно, Катя припарковалась на проезжей части улицы у тротуара, откуда хорошо был виден фасад дома и оставленный на ночь у подъезда черный джип «Мерседес» Ломова, тот самый, на котором Сашок в последний раз отвозил ее в аэропорт. Затаившись за тонированными стеклами своей машины, Катя приготовилась терпеливо ждать.
Балконная дверь на втором этаже открылась, и она увидела Сашка, в майке и спортивных трусах. Подойдя к периллам, он тщательно продул электробритву, заглянул вниз, проверяя видимо, не украли ли за ночь колеса у джипа, поежился от утренней прохлады поспешил вернуться в комнату.
«Конечно, я могла бы просто пристрелить его, как бешеного пса, – размышляла Катя, проводив его ненавидящим взглядом. – Но это было бы слишком просто. А главное не безопасно. Пока я излагала бы ему свое обвинение и приговор, он выбил бы из моих рук пистолет. Я поступлю иначе. Я убью твою душу, Сашок, я выжгу тебя изнутри, навсегда отравив твое поганое существование.»
Без четверти восемь они вышли из подъезда – Сашок впереди, следом – жена – простая, но миловидная женщина, совсем еще молодая, тащившая за руку сонного ребенка. Девочка упиралась, капризничала, готовая в любую минуту разразиться ревом. Катя слегка приспустила оконное стекло, чтобы лучше слышать, о чем они говорят.
– Сашок! Ну что мне с ней делать?! – нервничала жена. – Долго будет продолжаться эта пытка?
– Пеняй на себя. Сама захотела работать, – огрызнулся тот. – Оставалась бы дома, не пришлось бы Татку таскать спозаранку в сад.
Он подхватил дочку на руки и запихнул ее на заднее сидение джипа. Подождал, пока рядом с дочерью усядется жена, и сердито захлопнул за ними дверцу. Когда джип отъехал, Катя, тихонько тронувшись с места, последовала за ними. Через несколько кварталов Сашок остановился, торопливо выскочил из машины и, взяв дочку на руки, понес ее к особняком стоящему домику, огороженному разноцветным забором, с такой же пестрой, жизнерадостной вывеской: «Детский сад».
Совсем ненадолго скрывшись за дверью, он вернулся один, сел в машину и поехал дальше. Катя знала, что сейчас он подвезет жену к месту ее работы, а затем, нарушая дорожные правила, погонит к дому шефа, чтобы, не дай Бог, не опоздать. Но ее это уже не интересовало.
Подождав немного, она вышла из машины и направилась к детскому саду. Ее обгоняли мамаши со своими чадами, спеша избавиться от них хоть на несколько часов в сутки. Вон, какие они молоденькие. А жизнь, со всем ее набором свето- и цветомузыки, фонтанирует вокруг, бурлит и переливается. Им должно быть обидно растрачивать свои лучшие годы на детячьи памперсы и заляпанные соплями и кашей слюнявки. Вполне возможно, что все было совсем не так, что, вынужденные работать ради хлеба насущного, молодые мамы с болью в сердце отдавали своих любимцев в чужие руки, весь день потом сходя с ума от тревоги и чувства вины перед ними. Но Катя видела мир в своем собственном свете.
