– Дачу-то нашла себе?
– Не-а. Ни одной свободной.
– Ну. А я что говорила… Видала, что у нас тут произошло нынче ночью?
– Нет. А что?
– Пожар! Страсть, как полыхало! Сгорел-то как раз тот самый дом, которым ты интересовалась.
– Да что вы! Это который?
– Ну помнишь, я тебе еще говорила, что пара там пожилая живет, что в Сочах они.
– Кажется, припоминаю.
– Так вот он и сгорел. Вместе с пристройкой. А в пристройке хозяева были.
– Они-то хоть спаслись? – озабоченно поинтересовалась Катя.
– Куда там. Даже выскочить не успели.
– Какое несчастье, – Катя сокрушенно покачала головой. – А откуда известно, что они сгорели? Может их тоже дома не было. Может в гостях где или в Москве остались.
– Их обгоревшие трупы под утро в морг увезли. Сама видала. Кошмар. У нас ведь тут по нескольку пожаров в год случается. Дома-то старые. Вспыхивают, как куча хвороста. Раз, и нету. Вот и этот тоже. В одночасье сгорел. Весь, до тла.
Катя вышла от словоохотливой хозяйки с букетом георгинов и направилась к дому Трошиных. Вернее, к тому месту, где он стоял. Хотела ли она, чтобы погибли Борис и его жена, спрашивала себя Катя. Нет. Не хотела. Навредить, сделать больно, искалечить жизнь, нанести материальный ущерб – да. Но убивать она никого не собиралась. Просто потому, что не могла переступить через эту грань. Тогда зачем надо было занавешивать сумкой оконце? Не исключено, что именно сумка сыграла роковую роль. Катя хотела, чтобы они как можно дольше пребывали в неведении, чтобы огонь успел сделать свое черное дело. Ее план мести заключался в том, чтобы лишить второго убийцу матери всего, чем он владел. Но не жизни. Возможно, Борис с женой, не видя пламени, продолжали спать и поняли, что горят лишь когда огонь подобрался и к их убогому жилищу, заполнив его едким дымом. Не исключено, что они угорели во сне и потому не успели выскочить. Катя не знала, радоваться ей этому или нет. Может сам Бог ее руками наказал изувера, не пожелав спасти их.
Постояв перед пепелищем, она бросила букет георгинов на то место, где недавно была калитка. Зачем? То ли в знак раскаяния, то ли из желания избавиться от цветов. Опустив голову, она быстро пошла прочь. Прежде чем свернуть за угол, к своей машине, Катя обернулась и неожиданно увидела джип Ломова, въезжавший на Лесную с противоположной стороны. Она сделала еще несколько шагов и как только оказалась вне поля их зрения, побежала.
С бешенно колотящимся сердцем Катя запрыгнула в машину, повернула ключ в зажигании и рванула с места, то и дело бросая тревожные взгляды назад, через зеркала. За нею никто не погнался. Взяв себя в руки, она поехала медленнее.
«Идиотка! Кретинка, – шипела Катя, петляя по улицам и запутывая следы. – С чего это я ополоумела? Ведь они не знают, что я это я. Как я могла забыть!»
Сорвав с головы свою дурацкую панамку, она распушила примятые волосы, вольяжно откинулась на спинку сидения – именно так, по ее представлениям, положено вести себя владелице дорогой машины – и, вырулив на магистральную асфальтированную дорогу, взяла курс на Москву.
Ломов и Сашок осматривали пепелище, не обратив внимания на одинокий букет, когда сзади остановились две женщины, явно местные и, судя по всему, уже не первый раз обсуждавшие происшествие.
– Дачники их вот-вот вернутся. А тут ни дома, ни хозяев, – мрачно заметила одна.
– Интересно, кому теперь участок достанется, – размышляла вслух другая. – Насколько я знаю, у Трошиных не было детей.
– Но кто-то все-таки был. Вон, смотри, цветы положили.
– Погоди! Это ж мои георгины! – удивленно воскликнула одна из женщин. – Я их только что срезала для одной покупательницы. Так ведь она им никто. Даже в глаза их не видела.
– А ты почем знаешь?
– Знаю. Сама говорила.
Ломов с Сашком, как по команде, обернулись.
– Чей, вы говорите, это букет? – спросил Ломов.
– Мой, – тут же отозвалась хозяйка цветов.
– Я хотел бы с вами поговорить. – Ломов взял женщину под руку. – С глазу на глаз… Может и цветочков заодно купим, – добавил он, чтобы не получить отказ. – Вы далеко живете?
– Да нет, вон там, через три дома, за углом.
Устроившись у нее на веранде за досчатым столом, Ломов приступил к расспросам:
– Расскажите, пожалуйста, кто купил у вас этот букет.
– Девушка одна. Она и вчера ко мне приходила. Дачу снять хотела. Чудачка. Это в июле-то месяце.
– И о чем вы с ней говорили?
– Она меня про сгоревший дом спрашивала. Кто живет там, не свободен ли. И еще о цветах. Очень ей мои цветы приглянулись. Вчера она у меня гладиолусы купила. А сегодня вот георгины. Только… – Женщина запнулась.
– Что, только?
– Она сказала, что цветы ей нужны для дня рождения подруги, а сама оставила их на пепелище.
– Она не говорила, случайно, где живет?
– Сказала, что в Красногорске.
– А как она выглядела?
– Молоденькая совсем. Платье в горошек. На голове смешная такая панамка, как из потрепанных джинсов сшитая.
– Так мы ж только что видели ее, когда выруливали на Лесную! – вспомнил Сашок. – Она налево, за угол свернула.
Оба, как по команде, вскочили.
– Куда же вы? – всполошилась женщина. – Вы ж цветочков хотели купить.
– В другой раз, – буркнул Ломов и, достав из кармана скомканную купюру в 10 долларов, бросил ее на стол: – А это аванс.
– Панамка. Платье в горошек. Я запомнил ее! – возбужденно говорил Сашок с ревом срывая джип с места. – Если идет к станции пешком, мы ее нагоним.
– Если гонимся по правильному следу, – заметил Ломов. – Меня смущает то, что о ней говорят, как о молоденькой. Наша-то не только страхолюдина, но и уже не первой свежести.
Им долго пришлось колесить по улицам Новых Мытищ и вокруг станции. Сашок даже несколько раз пробежал из конца в конец весь перрон, повертелся у железнодорожных касс, покараулил у женского туалета. И ни с чем вернулся наконец к машине.
– Олухи мы с тобой царя небесного, – встретил его Ломов. – С чего мы взяли, что эта тварь будет ездить на электричке? С моими-то деньгами! Да она наверняка уже обзавелась Мерседесом или чем-нибудь в этом роде. Или, на худой конец, разъезжает на такси. Поехали в город. Нам тут делать нечего.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Благополучно вернувшись домой, Катя позвонила Светлане.
– Ну как вы там? Не доканала тебя моя малявка?
– Да нет, мы с ней отлично ладим. Только она про тебя спрашивает даже больше, чем про мать и отца. Что ты с ней решила? А то мне, знаешь, надоело дома торчать.
