«Сии изуверы полагают, – пишет один исследователь этих обрядов, – во-первых, что, убивая христианина, делают угодное Богу; во-вторых, они употребляют кровь для чар, по суеверным обрядам. Для сего, в день свадьбы, подает новобрачным печеное яйцо, посыпанное, вместо соли, золою из куска полотна, обмоченного в крови христианского мученика».
Геннадию Петровичу знающие люди объяснили, что без этих вещей «невозможно проникновение в мир тонких субстанций», что в лабораториях древних алхимиков находились черепа и кости не абы какие, а «обладающие ярко выраженной энергетической силой».
В Новосибирске ему показали «косточку», и Геннадий Петрович, едва протянув руку к ней, ощутил вполне явственное покалывание и жжение в центре ладони, распространявшиеся вверх по руке к локтевому суставу и выше к предплечью. Но «демонстратор», убрал «реликвию» в ковчежец. Заметив при этом, Геннадию Петровичу что у него есть несомненные способности чувствовать энергетику остатков. «Демонстратор» был скупщиком и перепродавцом таких реликвий. Лялькин загорелся новым для себя бизнесом.
Последующие события только подтвердили мои предположения, что Геннадий Петрович, хотя и говорил узкому кругу людей о своем высоком посвящении в «бессознание», точнее было бы сказать – в бесо- сознательное, на самом деле был заурядным магом, жаждущим, как все люди этого сорта, еще большей власти и силы.
По-другому говоря, Лялькин хотел иметь собственный «канал связи» с внеземными цивилизациями и иномирами, так они шифровали способность связываться с падшими духами и через них подчинять себе элементалии матери-Земли.
IV
Через полгода после появления Лялькина в городе, в одном из кабинетов местной студии телевидения раздался звонок, и глуховатый, вкрадчивый голос попросил к телефону корреспондента Плоткина Юрия Михайловича. Звонил ни кто иной, как Лялькин.
– Я слышал, – проворковала трубка, – что вы, Юрий Михайлович, интересуетесь захоронениями пострадавших за веру Христову, ну так я тот человек, который вам нужен.
Вечером в тот же день, Геннадий Петрович пил чай на кухне Юрия Михайловича. И звонок в студию, и то, что Лялькин был принят Плоткиным – факты, установленные следствием, и копии с этих документов также легли в мою папку.
Супруга Юрия, Дина, ушла в зал смотреть видик, её мало интересовали дела мужа, хотя она очень удивилась этому посетителю, «косящему», по её мнению, под попа-расстригу. Что-то кольнуло в её сердце, чем-то не понравился ей этот благообразный человек с бусинками черных глаз, словно из мшистых нор, выглядывающих в мир.
– Ваши сюжеты, уважаемый Юрий Михайлович, о православной церкви, а шире – о духовной жизни и экстрасенсорных явлениях, давно привлекли мое внимание, – говорил Геннадий Петрович, прихлебывая чай с малиновым, только что сваренным варением.
– Супружница ваша готовила? – спросил он, осторожно отправляя десертную ложку в рот. Из густоты усов и бороды, показывались пухлые и на удивление красные губы, словно намусоленные помадой. Видеть это было неприятно, и Юрий старался смотреть в сторону.
– Я вам, уважаемый Юрий Михайлович, предлагаю захватывающий сюжет, не скрою, авантюрного жанра. Ведь малая толика известности провинциальному тележурналисту, думаю, не повредит?
Плоткин молчал, хотя соглашался с Лялькиным в части известности, «которая не повредит». Юрий Михайлович был молод и честолюбив, но все дело было в том, что он не был свободной творческой личностью и любой проект, тем более авантюрный по замыслу, нужно было согласовывать с главным редактором городского телевидения. Однако признаться в своей малозначительности, своей творческой несвободе и честно отказать этому благообразному человеку, да еще с дурной репутацией, было выше его сил.
Соблазн был велик еще и потому, что не требовал от Плоткина, да и от телестудии, никаких затрат: нужно только участие в предполагаемой экспедиции.
Сейчас, сидя на кухне с малознакомым человеком, Плоткин думал о том, как так получилось, что он пригласил Лялькина к себе в дом? Эта мысль, как бы сама собой, параллельно шла с мыслью о заманчивости предложения. А Геннадий Петрович не очень-то смущался тем обстоятельством, что хозяин оказался человеком неразговорчивым, не очень общительным. Окинув глазом интерьер кухни, Лялькин увидел в уголке несколько икон.
– Это хорошо, – он указал на них, – это нынче редкость, чтобы у молодых в доме иконки были. Вы, как я понимаю, человек верующий?
На этот вопрос нужно было отвечать, и Плоткин, немного смущаясь, ответил: «Пытаюсь».
И замолчал, потому что ответ показался ему глупым, да и как сказать, что иногда кажется, будто весь переполнен верой, а в другой раз… Словом, как рассказать стороннему, мало знакомому человеку, что делается в душе? Он и сам в себе еще не разобрался, как следует. Мать сказала ему, что бабка по отцовской линии была «белой колдуньей». Зачем сказала? Иногда он чувствовал в себе внезапный прилив энергии, ладони как бы раскалялись от внутреннего жара, и тогда хотелось, хотелось… Разного хотелось. Порой такого, о чем он потом вспоминал с чувством страха или омерзения к себе.
Но гостя такой ответ не смутил:
– Иконки в доме держишь, а вот крестика на груди не вижу, – Лялькин встал из-за стола и подошел к образам, вытянул руки и повернутыми к иконам ладонями провел вокруг образов.
– Свежие иконки-то. Слабенькие. Ненамоленные. Ни страсти душевной, ни страданий глубоких не впитали в себя. Да и художник над ними не особо неистовал. Раньше-то иконописцы неделями, а то и месяцами постились, прежде чем краску начнут разводить, а уж когда лики писать начнут… Лялькин не договорил, зыркнул на Плоткина заострил свой взгляд на его полуобнаженную грудь и сказал, осуждающе покачивая головой:
– Непорядок это, не по-христиански: без нательного креста.
Полез в нагрудный карман. Из кармана вытащил маленький, полиэтиленовый пакетик с нательным крестиком на шелковым шнурке. Шнурок не был завязан, как это обычно бывает, а только продет в ушко крестика.
И для самого Лялькина этот порыв к дарению был неожиданным. Он почувствовал в себе, как это уже не раз бывало с ним, лютую ненависть, к сидящему напротив него человеку. Такую распирающую ненависть, что подавить её в себе не мог. Нужно было действие, и оно свершилось этим актом дарения. И прелюдией к такому действию стало упоминание об иконах в доме. По сути дела, именно упоминание об иконах и вызвало эту вспышку ненависти. Впрочем, что и после чего возникло, для Лялькина не имело значение. Имело значение только одно, – чтобы Плоткин принял от него нательный крест. Чтобы сам Геннадий Петрович завязал на узел шелковую нить.
– Да что вы! – решительно запротестовал Юрий и даже ладонью отгородился от протянутой ему руки с пакетиком.
– Крест этот освящен в храме и поименован на имя Юрия, – Лялькин положил пакетик с крестом на стол.
– Неисповедимы пути Господни. Хотел подарить своему приятелю из Барнаула по имени Юрий (и тут он говорил чистейшую правду!), да вот как удачно совпало.
