— Что там такое? Вы поняли? — Лиза вытянула шею и придвинулась ближе.
— Это родовой герб. Вот видите — щит, в верхней половине изображен орел…
— Вы считаете — это орел? — с сомнением спросила Лиза.
— А что, по-вашему, на дворянском гербе ворон изображали? — не выдержал Старыгин. — Или воробьев?
— Птеродактилей, — ответила Лиза, и глаза ее при этом были самого невинного, почти голубого цвета.
— Над щитом — рыцарский шлем, и корона просто дворянская, без титулов, и поддерживают щит два льва, не вздумайте сказать, что это — домашние кошки!
— Да мне и в голову такое не приходило! Львы так львы, как вам будет угодно, не собираюсь с вами спорить. И вы знаете, я, кажется, видела такой рисунок у Амалии Антоновны.
— Да ну? — усомнился Старыгин.
— Точно! Это была старая-старая вышивка, основа совсем расползлась, Амалия говорила, что это еще ее бабка вышивала. Так вот, там точно был этот герб: на верхней половине нитки голубые, на нижней — красные. Львы серо-желтые, корона золотая…
— И чей же это был герб? — Старыгин по-прежнему смотрел на девушку с недоверием.
— Я не знаю, Амалия Антоновна ничего не говорила. Да я и не спрашивала, маленькая тогда была, мне больше открытки нравились и посуда красивая. А вот здесь есть еще буквы…
Действительно, под гербом были отпечатаны две буквы — «М» и «Н».
— Это я выясню, — решительно сказал Старыгин, — уж в Эрмитаже специалисты по геральдике обязательно найдутся.
С лицевой стороны на конверте больше ничего не было. Когда же Старыгин перевернул его, то они увидели едва заметную надпись, сделанную от руки: «Ambitio accola!»
Рядом стояла римская единица, а внизу была оттиснута странная печать.
— Амбицио аккола! — воскликнул Старыгин. — Что по-латыни означает: «Ищи рядом, ищи поблизости!» И цифра один, то есть это первая часть письма. Кто-то разделил его и спрятал в разных местах. Но поблизости друг от друга!
Лиза не отвечала, она как завороженная уставилась на оттиск печати. У нее был такой вид, словно она увидела привидение.
— Что с вами? — осведомился Старыгин, заметив это странное выражение на ее лице.
Ничего не отвечая, Лиза расстегнула две верхние пуговицы на кофточке и вынула цепочку, на которой висел небольшой золотой кулончик. Не отрывая глаз от конверта, она расстегнула цепочку и протянула ее Старыгину. Мимоходом он отметил, что цепочка, несомненно, новая, современного плетения, а кулон — очень старый, золото не того цвета, проба другая.
Кулончик был выполнен в виде вертикального ромба, а внутри его выгравирован полумесяц, перечеркнутый ключом. Лиза взяла из рук Старыгина цепочку и аккуратно приложила кулон к печати. Все совпало, как будто срослось.
— Откуда у вас этот кулон? — отрывисто спросил Старыгин.
— От бабушки, она мне его на шестнадцатилетие подарила, часто его ношу… фамильная драгоценность… — Лиза грустно улыбнулась. — Только не спрашивайте меня, что все это значит, сама ничего не понимаю! Знаю только, что Амалия Антоновна понятия не имела ни о каком тайнике в клавесине — это ведь из-за него фальшивило нижнее «до». Если бы она знала о тайнике, она бы так не сокрушалась. И еще. Дмитрий… Алексеевич, я хотела вам сказать… это очень важно, — Лиза вздохнула и убрала кулон в сумочку. — Дело в том, что… кажется, Амалия Антоновна умерла не своей смертью: ее убили!
— Убили?! — недоверчиво переспросил Старыгин. — Ну, уж это вы… кому нужно было убивать очень пожилую женщину? Сами же мне говорили, что ничего у нее не пропало, а из ценностей была только старинная мебель, но ее как раз продал племянник, то есть о грабеже не может быть и речи.
— Понимаете, там соседка, та, что продукты приносила… Сама тоже немолодая, но крепкая, и с головой у нее все в порядке. Она видела на шее Амалии след от веревки — такая багровая полоса…
— Странгуляционная борозда, — подсказал Старыгин, — вы… то есть она уверена?
— В том-то и дело, что нет! Они как вошли с другой соседкой — та сразу в обморок свалилась и к телу близко не подходила, а потом милиция приехала, и женщин вообще из квартиры выгнали.
— Ну, и что же милиция? — оживился Старыгин. — Уж они-то непременно должны были такую вещь заметить? Тем более что, насколько я знаю, дело не только в борозде. Вид у задушенного человека… как бы это поприличнее выразиться… не слишком приятный для глаз. Это мягко говоря.
— А они, когда в милицию звонили, сказали, что старушка умерла. Ну и приехали такие двое — один молодой совсем мальчишка, а второй с хорошего перепоя, сразу видно. Там соседка вторая сама квасит, так он как на нее дыхнул — она и закосела. Короче, не стали они дело открывать — умерла и умерла, а что вид страшный, то, говорят, патологоанатом разберется, что там и почему. А Мария Тимофеевна, соседка, тогда и подумала — что ей, больше всех надо, что ли? Человека ведь все равно не вернешь… Отдала технику из жилконторы ключи и к себе пошла — валерьянку пить.
Утром Славик приехал, потом мебель вывозить стали — она рассердилась, конечно, но кто соседку слушать станет? Вот она мне и рассказала все тихонько, да я не очень поверила. А теперь вот думаю — может, и правда…
— Не может быть! — Старыгин накрыл рукой Лизины тонкие пальцы. — Не может быть, чтобы человека убили из-за бумажки, пролежавшей в клавесине больше двухсот лет! Ну, Лиза, приободритесь, не думайте о плохом! Пойдемте, я вас домой провожу…
На прощание Старыгин дал Лизе все свои телефоны и сказал, что займется неизвестным гербом, как только у него выпадет свободная минутка.
Капитан Васильков не любил морги. Казалось бы, что тут странного — кто из нормальных граждан любит эти учреждения, где в коридорах на шатких лавках сидят мрачные люди, прислоняясь к стенам, выкрашенным грязно-серой краской. Выражение лиц у всех одинаково хмурое, и одна мысль написана на всех лицах: поскорее закончить все неприятные формальности и уйти, выбраться отсюда на свет и свежий воздух. А уж горевать можно и потом, в более приличных условиях.
Однако Васильков был не простым гражданином, а капитаном милиции, и по должности ему было положено морги если не любить, то посещать по служебной надобности довольно часто.
Сегодня, на взгляд Василькова, надобности особой и не было: медицинский эксперт Кругликов, по мнению капитана, совершенно зря порол горячку, мог бы прислать заключение с курьером, а не вызывать его, капитана, в морг.
Но Кругликов отчего-то заупрямился и попросил его приехать.
Как обычно, специфический запах настиг Василькова еще в дверях. Пахло всего лишь дезинфекцией, а казалось, что чем-то страшным. Сколько раз ему приходилось вдыхать этот запах и видеть эти стены, и каждый раз у капитана становилось муторно на душе.
«Все там будем!» — привычно подумал он, и от мысли этой мучительно захотелось оказаться «там» как можно позже.
