Ну да, вспомнила Лиза, ведь у меня гостит подруга!
Она положила сумку на тумбочку и громко окликнула:
— Ленка! Кочерыжка! Я дома!
Лена по-прежнему не отзывалась.
Лиза сбросила туфли, нашарила на привычном месте мягкие тапочки с вышитыми на них птичками и прошла в гостиную. Включила свет.
Лена лежала на диване, небрежно свесив левую руку до самого пола. Глаза ее были закрыты.
— Ну ты и засоня! — проговорила Раевская, приближаясь к подруге. — Просыпайся, Кочерыжка, будем чай пить! С конфетами!
Подруга даже не шелохнулась.
— Эй, ты что? — Лиза поспешно подошла к дивану, наклонилась над неподвижным телом, вгляделась в лицо Кочергиной.
И отшатнулась, как от удара.
Лена была мертва!
Ее лицо было неестественно бледным и опухшим, на растрескавшихся губах засохла кровь.
Не доверяя себе, Лиза схватила подругу за руку, попыталась нащупать пульс, но сразу поняла, что это напрасный труд: рука была холодной и неживой. К тому же ногти на ней, и так короткие, как у всех пианисток, были обломаны, как будто перед смертью Лена царапала какую-то твердую поверхность.
И еще Лиза увидела на шее девушки, под распущенными волосами, крупные, хорошо заметные синяки.
«Ерунда, все это мне снится, — сказала Лиза самой себе. — Такого просто не может быть!»
Сознание не допускало до нее свершившийся факт, ограждало ее от этого очевидного, несомненного ужаса, потому что она могла его попросту не вынести.
Лиза вскочила, выбежала в коридор, словно хотела сделать еще одну попытку: повторить сцену возвращения домой, надеясь, что на этот раз все пройдет удачно, на диване не будет трупа, а Лена Кочергина, старая подруга, Кочерыжка, выйдет из кухни или из ванной комнаты, обнимет ее, поздравит с сегодняшним успехом…
— Господи, я схожу с ума! — На этот раз она произнесла эти слова вслух, и звук собственного голоса немного отрезвил ее.
Она вернулась в комнату, пристально посмотрела на безжизненное тело подруги.
Лена была мертва, это — свершившийся факт, и поделать с ним ничего нельзя.
В душе у Лизы, там, где только что, всего несколько минут назад, царили торжество, праздник, радость, в душе, где звучали прекрасная музыка и несмолкающие аплодисменты, — теперь там стало пусто и холодно, как в заполярной тундре.
Неужели Лена приехала сюда из Москвы только для того, чтобы умереть? Умереть так страшно и бессмысленно?
И тут до Лизы дошла совершенно очевидная, казалось бы, вещь.
Лена не просто умерла — она была убита!
Об этом говорило все: синие пятна на шее, обломанные ногти, выражение муки и ужаса на ее лице.
Но кто… кто и почему мог ее убить? Лену здесь никто не знает, у нее нет и не может быть врагов…
Тогда — ограбление?
Лиза обежала всю квартиру, заглядывая в шкафы, в ящики стола.
У нее ничего не пропало, все ее деньги (которых было совсем немного), недорогие украшения — все это осталось на месте. Больше того, в квартире был относительный порядок, как будто убийца аккуратно прибрал за собой перед уходом.
Значит, это вовсе не ограбление!
Но тогда — что?
Может быть, здесь побывал маньяк, и искать логику в его поступках бесполезно? Или… или убийца Лены шел сюда за ней самой, за Лизой, и Лена погибла вместо нее?
Она поняла, что здесь, в ее квартире, совсем недавно хозяйничал чужой, посторонний, страшный человек. Он ходил по ее комнатам, прикасался к ее вещам…
Лизе стало холодно, ужасно холодно. Ее начала бить крупная дрожь.
К счастью, она вспомнила, что в кухонном шкафчике оставалась с какого-то праздника недопитая бутылка коньяку.
Она достала эту бутылку, плеснула немного в свою любимую кружку — большую, с ярким цветком. Руки тряслись, и она едва не разлила коньяк, а когда поднесла кружку ко рту, с трудом смогла выпить. Зубы стучали о край кружки, отбивая немыслимый ритм.
Она все же сумела влить коньяк в рот, выпила, не чувствуя вкуса. Обжигающая жидкость скользнула в желудок, там словно разгорелся костер, но он согрел ее и немного успокоил.
Руки перестали дрожать, в голове слегка прояснилось, и Лиза вспомнила, что нужно вызвать милицию и «Скорую»… хотя «Скорую», наверное, уже не нужно, в этом нет никакого смысла. Достаточно милицию…
Она сняла телефонную трубку, с трудом вспомнила двузначный номер, с трудом набрала его, с трудом дождалась ответа.
Услышав равнодушный женский голос, заплетающимся языком проговорила:
— Приезжайте… приезжайте скорее… Лену убили…
— Имя? — спокойно осведомилась дежурная, как будто принимала заказ на такси или на ремонт холодильника.
— Лена… Елена Кочергина… ее убили…
— Я спрашиваю ваше имя, — перебила ее дежурная. — Имя и адрес!
Лиза с трудом вспомнила свой собственный адрес и продиктовала его. Потом положила трубку и налила еще коньяку. Но спохватилась, что приедет милиция и застанет ее совсем пьяной. Ей-то все равно, что они подумают, но она не сможет толково ответить на вопросы.
Потом она сидела на кухне, уставившись в одну точку, не в силах заставить себя войти в гостиную и взглянуть на то, что там лежит…
Звонок раздался совершенно неожиданно.
Требовательный, громкий, властный, он раскатился по всей квартире, заполнив ее, как газ заполняет весь предоставленный ему объем.
Лиза бросилась к двери, испытывая облегчение и даже странную радость — она больше не будет одна.
В квартиру ввалились незнакомые, шумные, самоуверенные люди. Они по-хозяйски протопали в гостиную, моментально освоились там, равнодушно осмотрели Ленин труп. Один из них уселся за стол и принялся заполнять какие-то бумаги, остальные громко переговаривались. Видно было, что происшедшее нисколько их не волнует, что это для них — вполне привычная, будничная картина.
Лизе задавали какие-то вопросы, она отвечала на них — чаще невпопад, но это тоже никого не удивляло.
Слова и поступки других людей доходили до нее плохо и как бы с запозданием, как будто она видела и слышала их через толстое стекло или через слой воды. В какой-то момент она услышала, как один из милиционеров звонит кому-то по телефону и негромко, с заметным уважением докладывает:
— Да, Александра Павловна, убийство… да, судя по всему… на шее отчетливые синяки… нет, шнурка не нашли, и странгуляционной борозды нет…
Немного позже появился человек постарше, в несвежем белом халате и очках. Он осмотрел Лену, поднял веки, посветил в глаза маленьким фонариком, долго изучал синяки на шее, потом вполголоса переговорил с милиционерами.
