Софочка открыла глаза и несколько минут неподвижно лежала, пытаясь понять, что ее разбудило. Слабый огонь ночника бросал на стены и потолок спальни неровные, колеблющиеся тени. В этих тенях и в ликах икон на стене ощущались какая-то смутная тревога и тоска, какое-то неясное, но, несомненно, дурное предчувствие.
Наконец Софочка вспомнила, что перед самым пробуждением видела во сне папеньку. Папенька был печален, как весь последний год. И одет он был не как обычно, не в кавалергардскую форму и не в придворный мундир — на нем была простонародная одежда, вроде той, которую носят кучера, мастеровые или пригородные крестьяне… это было странно, непривычно, удивительно. И еще более странным было лицо папеньки, его глаза, полные вины и раскаяния. Но не это, не это было причиной разбудившей ее тревоги…
Софочка прислушалась и где-то в глубине дворца расслышала приглушенные шаги, голоса, словно никто не спал в огромном здании этой ночью.
Она встала, накинула поверх ночной рубашки теплую кофту, подошла к двери спальни, толкнула ее.
За этой дверью, в маленькой, жарко натопленной комнатке спала обыкновенно Захарьевна, старая Софочкина няня. Но сейчас узкая койка Захарьевны пустовала, постель ее была аккуратно застелена, как будто няня не ложилась этой ночью. Только маленькая лампадка горела перед иконой Николая-угодника, и святой строго, неприязненно смотрел на Софочку из угла, словно был недоволен тем, что она расхаживает посреди ночи.
Перебежав через комнату няни, Софа толкнула следующую дверь… и тут навстречу ей вошла мадемуазель д’Аттиньи в накинутом на плечи старомодном пудермантеле.
— Куда вы, барышня? — недовольно проговорила француженка, оттесняя Софу обратно, к двери ее спальни. — Порядочная девушка не должна разгуливать по ночам! Порядочная девушка должна спать! Извольте сейчас же лечь!
— Что там случилось, мадемуазель? — спросила Софочка, взволнованно заглядывая через плечо старухи. — Почему во дворце такая тревога? Где Захарьевна?
— Не беспокойтесь, барышня! — Француженка оглянулась через плечо. — Извольте лечь. Все в порядке…
— Нет, не в порядке! — выпалила Софочка и даже топнула ногой от возмущения. — Вы говорите мне неправду! Я чувствую, что-то случилось! Скажите мне…
Тут за спиной француженки появилась Захарьевна со свечой в руке. Она оттеснила мадемуазель д’Аттиньи, ласково обняла девушку, повела ее в спальню, приговаривая, как в детстве:
— Успокойся, мое дитятко, успокойся, моя кровинушка! Ляг в постельку, красавушка моя, а я тебе колыбельную спою, как прежде бывало! Ляг, касаточка моя, угомонись!..
Соне от няниных слов стало легче, спокойнее, она словно вновь стала маленькой девочкой, и ее даже вправду заклонило в сон. Однако в глубине ее души оставалась тревога, и, увидев, что дверь закрылась за француженкой, она прошептала:
— Няня, нянюшка, что случилось?
— Ничего, кровинушка моя! — отозвалась Захарьевна, подводя ее к кровати. — Ложись, красавица, утром все забудешь!
Софа почувствовала, что няня что-то недоговаривает, прячет глаза, и зашептала жарко, настойчиво:
— Нянюшка, не лги мне! Ты мне всегда говорила правду! Я ведь чувствую — что-то случилось, что-то плохое…
— Ох ты господи! — Няня покосилась на дверь, мелко закрестилась. — Ох беда какая! Не велено, барышня, не велено тебе говорить!
— Как это — не велено? — возмутилась Софа. — Кем не велено? Говори мне сейчас же, или велю тебя наказать!
— Воля ваша, барышня! — В голосе Захарьевны зазвучала обида. — Вы меня можете наказать, да только я-то вам одного добра желаю.
— Ну, прости, прости меня! — Софа почувствовала острый укол стыда и нежно прижалась к няне. — Прости меня, нянюшка! Но только скажи, скажи — не с папенькой ли что случилось?
— Ох, бедное дитятко! — Няня ласково провела старой морщинистой рукой по ее волосам, взглянула на Софу с любовью и состраданием. — Все ведь твое сердечко чувствует!
— Да скажи мне наконец — что случилось?
— Умер… умер ангел наш… — с трудом выговорила няня, и по щеке ее поползла слеза. — Нет больше государя…
— Папенька… — выдохнула Софочка и прижала руки к лицу. — Папенька… неужели?!
— Да, дитятко! Из Таганрога его в гробу привезли… — говорила Захарьевна, подводя девушку к кровати. — В несколько дней сгорел кормилец наш, как свечечка! — И она мелко, истово закрестилась на иконы. — Что же теперь будет-то…
— Не может быть, — уверенно, твердо ответила Софа. — Если бы папенька умер — я бы непременно это почувствовала!
— Вот и ладно, — забормотала Захарьевна, укладывая свою питомицу. — А ты, дитятко, засни. Сон — он всему угомон, поспи, кровинушка моя, а я тебе колыбельную спою, как прежде…
Она перекрестила Софочку и тихо запела:
Ой, люли, люли, люли,
Прилетели журавли,
Журавли-то мохноноги,
Не нашли пути-дороги…
— Я чувствую, няня, папенька жив! — повторила Софа, не сводя глаз с иконы.
— Вот и хорошо, дитятко… — и няня снова затянула негромким, ласковым голосом:
Они сели на ворота,
А ворота скрип-скрип,
Не будите у нас Соню,
У нас Соня спит-спит…
Баю-баю, баю-бай,
Ты, собаченька, не лай,
Белолапа, не скули,
Нашу Соню не буди…
Темна ноченька, не спится,
Моя Сонечка боится…
Старыгин подъехал к красивому старинному особнячку на Суворовском проспекте. Особняк был недавно отремонтирован и аккуратно выкрашен в светло-голубой цвет. Над дверью красовалась вычурная вывеска: «Страховая компания “Северный капитал”. Страхование всех видов движимого и недвижимого имущества».
Кроме этой вывески, над дверью виднелась поворотная камера видеонаблюдения.
Дмитрий Алексеевич поднялся по широким мраморным ступеням особняка и надавил на клавишу звонка. Должно быть, он успешно прошел фейсконтроль: во всяком случае, ему не задали никаких вопросов, замок негромко щелкнул, и дверь отворилась. Впрочем, он действительно не был похож ни на террориста, ни на грабителя, ни, что гораздо важнее, на торгового агента, распространяющего по офисам мексиканскую косметику или уругвайскую посуду из чудодейственных сплавов, прошедших проверку в условиях амазонской сельвы и дальнего космоса.
За этой дверью Старыгина встретил молодой человек в строгом костюме, с широкими плечами и внимательным взглядом опытного охранника. Задав несколько вопросов о цели визита, он направил посетителя в кабинет на первом этаже.
За столом в этом кабинете сидела ухоженная дама лет около сорока, в хорошо сшитом бордового цвета костюме и красивых, украшенных стразами очках. Окинув Старыгина заинтересованным взглядом, дама предложила ему сесть и спросила, что привело его в страховое общество.
