— Да в ней вроде и нет никого! — ответил дежурному Коржиков. — Бросил машину ваш особо опасный! Так что мы только глянем, как там да что, а потом сообщим, нужна ли группа захвата.
Ответа дежурного патрульные не дождались. Они прихватили табельное оружие, покинули свою машину и направились к подозрительному объекту.
Однако не успели они подойти к серому автомобилю, как сержант Сухарев замедлил шаги и схватил своего напарника за плечо.
— Глянь-ка, Коль, — проговорил он, понизив голос. — Вроде есть там кто-то… может, правда группу захвата подождем?
Действительно, на переднем сиденье машины смутно виднелась какая-то сгорбившаяся фигура.
— Да брось ты! — отозвался смелый Коржиков, решительно двигаясь вперед. — Что мы, вдвоем с ним не справимся?
— Все-таки особо опасный! — возразил Сухарев и на всякий случай снял автомат с предохранителя.
— Я сам, может быть, особо опасный! — гордо проговорил Коржиков и, подойдя к подозрительному автомобилю, громко выкрикнул: — А ну, выходи, к чертовой матери, из машины, только без резких движений!
Неизвестный отчасти выполнил его приказ. То есть не стал делать резких движений. А если совсем точно — даже не пошевелился.
— Я тебе, хрен маринованный, что приказал? — рявкнул Коржиков, схватившись за дверцу машины. — Я тебе приказал выходить! Так что, сморчок соленый, пеняй на себя!
Он рванул дверцу, распахнул ее настежь и хотел вытащить непослушного водителя из машины… но вместо этого попятился и произнес длинную цветистую фразу, в которой упомянул нескольких святых в совершенно неподобающих выражениях.
— Что там, Коль? — осведомился Сухарев, заглядывая через плечо напарника.
— Сам погляди, — отозвался Коржиков, отступив в сторону. При этом его лицо, красное и обветренное от нелегких будней патрульной службы, приобрело не свойственный ему бледно-зеленый оттенок.
— Матерь Божья! — выговорил Сухарев, тоже на глазах бледнея. — Кто же его так?
Храбрый Коржиков не ответил: он отошел в сторонку, перегнулся пополам и изверг на землю съеденный час назад гамбургер, приобретенный им с большой скидкой в рамках антикризисной акции, проводимой придорожной закусочной.
На переднем сиденье серого автомобиля в странной и неестественной позе расположился высокий человек с круглым лицом, крючковатым носом и круглыми совиными глазами. Глаза эти были широко открыты, и в них читалось выражение крайнего ужаса, словно в последнюю секунду своей жизни он увидел перед собой всех демонов ада.
Но не это выражение круглых совиных глаз заставило побледнеть видавших виды сотрудников дорожно-патрульной службы. И уж точно не это выражение заставило несгибаемого Коржикова расстаться с гамбургером, купленным на законно заработанные деньги.
Как уже было сказано, у особо опасного незнакомца были круглые, широко распахнутые глаза, напоминавшие глаза совы или филина, крючковатый нос, похожий на клюв ночного хищника. Ниже этого носа у него, собственно говоря, ничего не было: нижняя челюсть и горло были буквально вырваны, на их месте виднелась кошмарная рана с рваными краями, как будто какой-то огромный зверь вгрызся в лицо незнакомца своими страшными челюстями…
Чтобы соединиться с управлением, понадобилось много усилий: Коржиков держал рацию, а Сухарев трясущимися руками тыкал в кнопку, да и то попал не с первого раза.
Софочка вздрогнула и открыла глаза.
Она была не в постели и вообще не у себя в спальне: она в одной ночной рубашке стояла в каком-то коридоре перед неплотно закрытой дверью, из-за которой пробивался тусклый неровный свет.
«Я сплю, — подумала девушка, — я сплю. Это мне только снится…»
Внезапно ей мучительно и непреодолимо захотелось открыть дверь и заглянуть за нее…
«Тебе это снится, — раздался у нее в голове негромкий, вкрадчивый голос. — Тебе это действительно снится. А если так — открой эту дверь. Открой эту дверь и посмотри, что за ней…»
— Я сплю! — проговорила Софа вслух, и звук собственного голоса прозвучал странно и непривычно. — Я сплю, значит, могу делать все, что хочу. Я открою эту дверь, и будь что будет…
Она шагнула вперед, толкнула дверь…
И тут же узнала комнату, в которую попала.
Это был собственный кабинет ее матери, Марии Антоновны Нарышкиной, тот кабинет, в котором она принимала своих самых близких друзей. Мария Антоновна не позволяла Софочке заходить сюда даже днем, а уж сейчас, ночью…
— Я сплю, мне это снится! — прошептала Софа. — А во сне все позволено!
Посреди кабинета стояла сгорбленная женская фигура со свечой в руке. Приглядевшись, Софа узнала в ней старую гувернантку мадемуазель д’Аттиньи. Француженка была облачена в свой допотопный пудермантель, на седых волосах — черный кружевной чепец. Она стояла возле старинного французского клавесина, держа в свободной руке какую-то бумагу. Поставив подсвечник со свечою на крышку клавесина, старуха резкими движениями разорвала бумагу на три равные части. Повозившись рукой внутри клавесина, она открыла в нем потайной ящичек и положила в него одну из частей разорванной бумаги, затем перешла к одноногому столику-гефидону. Наклонившись, повернула какую-то тайную пружину. В середине столика открылось небольшое окошечко…
— Что вы делаете? — проговорила Софа, не сдержав любопытства. — Впрочем, я сплю, и вы мне снитесь, так что делайте что вам будет угодно…
Мадемуазель д’Аттиньи положила вторую часть своей бумаги в тайник и закрыла его. Только после этого она повернулась к Софочке и закивала как китайский болванчик:
— Вы спите, дитя мое, это так. Но прошу вас — запомните навсегда этот сон, ибо он имеет чрезвычайное значение не только для вашей жизни! Я скоро умру, дитя мое. Пока я была жива, я хранила некое сокровище. Некую святыню, древнюю, как сам мир. Скоро я умру, и в этом кабинете я спрячу указание, где хранится то сокровище. Теперь, дитя мое, вам надлежит беречь его до того дня, когда ему придется выйти на свет. Как знак вашей судьбы, я передаю вам этот кулон… — и старуха протянула Софочке худую руку, в которой был зажат маленький предмет. Софа приняла его у француженки — в конце концов, она спит, а во сне все позволено! — поднесла к глазам и рассмотрела.
Это был небольшой кулон старинного золота в виде вертикального ромба, внутри которого находился полумесяц, перечеркнутый ключом.
— Этот кулон, дитя мое, вам надлежит хранить как зеницу ока, а перед концом своей жизни передать дочери или другой особе женского пола, которой вы сможете доверить тайну…
— Тайну? — переспросила Софа.
Гувернантка что-то проговорила в ответ, но девушка не расслышала ее слов. Комната заколебалась перед ее глазами, наполнилась дрожащим, мерцающим светом…
И Софочка проснулась в своей собственной постели.
Была глубокая ночь, тусклый огонек ночника едва освещал своим неровным светом суровые лики икон.
