– Прощай… прощай… прощайся…
Эльма шарахнулась от направленного на неё страшного пальца, отскочив к противоположной стене коридора, где из-за двери на неё глянули дикие глаза другого узника. Тот оглушительно захохотал, обнажив почти голые дёсны с торчащими обломками гнилых зубов:
– Эй, Такин, вонючий придурок! Эт куда ты повёл такую красотку? Давай её сюда! Мы с ней тут славно погреемся!
Такин лениво повернул голову и пробурчал:
– Всё не уймёшься, Хумар? Мало ты на воле баб перепортил, так думаешь, и тут тебе чево отломится… Погоди, вот отведу дамочку на место, зайду к тебе с плёткой, погрею!
Хумар, довольный уже тем, что хоть какое-то событие скрасило его бесконечное одиночество, охотно продолжил зубоскалить:
– Да брось ты, Такин! Дамочке внизу будет ой как одиноко, а тут смотри – парни как на подбор… один краше другого! Заскучает она там, бедняжка, без нашей изысканной компании!
– Угу, убийцы, насильники и разбойники! В волчьей стае спокойней, чем в компании с любым из вас, головорезов!
– Да, стой же ты, титька тараканья! Эт чево же она натворила, чтоб ты её вниз повёл? А с виду, гляди, приличная такая… гладкая!
– Уймись, Хумар, а то, дьявол тебе в печёнку, точно плётки отведаешь! Не твоего тупого ума дело, чево там господа промеж собой не поделили. И не моего тоже. Велено отвести – вот и веду!
– Но там же… – голос Хумара превратился в придушенный шёпот, – там же…
Костлявый палец в окошке напротив дёрнулся, и хриплый голос зловеще прошелестел:
– Смерть… Смерть…
Такин резко обернулся и рявкнул на заключённых:
– А ну, живо все от дверей отвалили! Хватит мне тут дамочку пугать, уроды! Я вам покажу смерть, паршивые ублюдки! Щас вернусь и займусь вашими паскудными душонками… твари вонючие!
Эльма, понявшая из разговора, что стражник ведёт её на нижний уровень тюрьмы, похолодела. Она знала дурную славу Саркела, разнёсшуюся далеко за пределы Остенвила. И то, что человека, попавшего на самый низ, живым уже никто никогда не видел… Неужели Рубелий решится причинить зло ей, дочери бывшего лангракса Солонии и матери нынешнего, благородной даме из знатного семейства Нумерии?
Нет, нет, конечно же он этого не сделает! Не думает же Повелитель на самом деле, что Юнарий молча снесёт обиду, нанесённую его матери? Слишком мало они его знают. Только ей одной сейчас под силу отговорить своего кипящего от негодования сына от поступков, которые могут дорого обойтись Остенвилу.
Спускаясь вниз по скользкой от сырости лестнице, Эльма убеждала себя, что всё это ненадолго. Просто Рубелий, страшно на неё обиженный, решил таким неуклюжим образом показать ей свою власть, чтобы раз и навсегда отбить у неё охоту говорить о каких-то правах её сына.
Точно так же она утешала себя и в первые дни заточения, сидя на набитом свежей соломой матрасе в маленькой сырой комнатке, глядя на дрожащий огонёк плошки. А потом женщина совсем потеряла времени счёт. Она не могла точно сказать, сколько дней провела здесь – минуты медленно сливались в часы, а те – в дни, похожие один на другой, как капли дождя. Время отмечалось только приходом стражников, приносивших ей то ли обед, то ли скудный ужин, состоявший из куска хлеба, миски жидкой каши и большой кружки сильно разбавленного кислого вина.
Мышонок с круглым животом, раздувшимся после обильной трапезы, окончательно осмелел. Усевшись посередине стола, он лениво покосился на шевельнувшуюся на лежанке фигуру, прикидывая своими мышиными мозгами: а не завалиться ли спать прямо тут, возле недоеденного куска?..
Внезапно вся сонная умильность слетела с его мордочки, и грызун, подскочив на месте, помчался по столу, со всей возможной скоростью волоча свой не в меру раздавшийся живот. Дотащившись до края стола, он секунду постоял, встревоженно поводя ушами, и, быстро спустившись по ножке, рванул в угол комнаты, где в стыке между двух камней имелся узкий проход, служивший ему верой и правдой.
Но не в этот раз. Плотный ужин в теле мелкого обжоры не желал покидать гостеприимную комнату, и зверёк, предприняв несколько безуспешных попыток протиснуться в щель, в панике забегал возле стены.
Эльма, не понимая причины такого поведения мышонка, уже несколько дней делившего с ней скромную трапезу, внимательно наблюдала за его всё возрастающим беспокойством. Тот ещё раз попробовал втиснуться в дырку, с отчаянием царапая камень коготками, а потом вдруг припустил обратно. Вскарабкавшись на стол, мышонок заметался по нему, жалобно попискивая и всё время к чему-то прислушиваясь.
Теперь женщина тоже обратила внимание на необычный звук, то нарастающий, то затихающий где-то вдали, за огромной толщины стенами тюрьмы. Словно какая-то мощная, рвущаяся из недр земли сила настойчиво и грубо пыталась втиснуться в узкие щели, оставшиеся после укладки огромных валунов, лежавших в основании Саркела.
Эльма поёжилась. Откуда-то из-под пола потянуло ледяной сыростью, и всё скудное тепло из комнаты мгновенно испарилось. Фитилёк в масляной плошке начал метаться, грозя погаснуть совсем и оставить её один на один с темнотой и нарастающим страхом.
Беспокоящий мышонка звук приближался. И в нём всё отчетливей стал проявляться тяжёлый плеск – стонущее дыхание морских глубин, мечтающих поглотить непокорную сушу. Внезапно из дырки в дальнем углу комнаты вырвалась струйка воды и, сразу же потеряв силу, широко разлилась по полу. Новый всплеск, и новая порция воды образовала в углу небольшую лужицу.
Женщина в ужасе смотрела, как вода, бурля и выплёскиваясь, начала быстро заливать пол. Опомнившись, она подскочила к двери и замолотила в неё руками, громко крича и зовя на помощь. Вода неуклонно поднималась и уже доставала ей до щиколоток, сковывая душу могильным холодом. Эльма продолжала кричать, самым краешком сознания понимая, что никто не прибежит её спасать, даже если её крики и будут услышаны. У Саркела слишком дурная слава…
Ноги заледенели, и, стоя в воде по колено, она в полном отчаянии решила, что нужно попробовать забраться повыше – вдруг неведомая сила, загнавшая сюда морскую воду, ослабеет и ей удастся спастись? Эльма быстро вскарабкалась на стол и, стоя на коленях, стала жарко молиться Богам, всем, каких знала и помнила, о своём спасении.
То ли мольбы не доходили к Богам из-под земли, то ли сама молящаяся не очень-то верила в то, что они кинутся спасать её не слишком благочестивую душу, но вода всё прибывала. Когда она начала лизать край стола, Эльма встала на ноги, подняв в руке плошку с ярко и ровно горящим огоньком. Мышонок, метавшийся по столу, вскарабкался по её платью и уселся на плече, дрожа всем своим жалким тельцем.
Она не знала, сколько времени прошло, чувствуя только, как жуткий холод всё сильнее сковывает её тело, забираясь всё выше и выше. Когда ей почудился шум в коридоре, женщина попыталась закричать снова, но ответом был только плеск неумолимо поднимающейся воды.
Ледяной обруч сдавил грудь, не давая вдохнуть, и Эльма с ужасом поняла, что сейчас, именно сейчас она умрёт. И никогда уже ей не обнять и не прижать к груди своего любимого сына. Она отстранённо заметила, что никак не может вспомнить лица других своих сыновей, перед её глазами был только Юнарий… И он никогда не узнает, что с ней случилось! От этой мысли ей стало так горько, что слёзы покатились по замёрзшим щекам, падая и растворяясь в такой же солёной воде.
