Необходимо отметить ряд характерных обычаев ведения боевых действий на Руси в XII–XIII веках. Существовала иерархия полковых мест, в соответствии с которой главным и наиболее почетным считалось место в центре. Хотя летописные данные позволяют нам судить, что не всегда предводитель войска со своей дружиной непременно занимал центр, который считался и самым опасным местом сражения, где затруднен был любой маневр в случае непредсказуемого хода сражения. Вторым по значимости считался правый фланг, далее шли левый и вспомогательные отряды. Уже в битве с немцами на льду Чудского озера Александр ушел от этой традиционной для того периода схемы построения полков. В Невской битве центр русского войска был отдан Александру и его дружинникам. Правый фланг занимали новгородцы во главе с Гаврилой Олексичем и Сбыславом Якуновичем, чья атака разворачивалась вдоль побережья Невы. Ладожанам достался левый фланг атаки по берегу Ижоры. Из текста Жития мы знаем, что бой шел «об он пол рекы Ижоры», то есть ладожане продвигались вперед и по левому и по правому берегам реки. Отметим, что определяющей при распределении мест на поле битвы являлась степень знатности командира подразделения. Эта система продолжала существовать вплоть до XV века, повлияв на систему местничества на Руси. Итак, ладожане продвигались преимущественно по правому берегу Ижоры, левее княжеских мужей, причем, исходя из особенностей сильно пересеченной местности, действовали они в пешем строю, так же как и новгородцы боярина Миши на правом фланге, чьему продвижению вперед, вероятнее всего, предшествовал удар конницы Гаврилы Олексича, отбросивший шведов к кораблям.
«Таким образом, сражение развернулось по всей площади лагеря крестоносцев. Застигнутые врасплох, шведы и финны терпели поражение, однако дальнейший ход сражения и его финал почему-то выпали из поля зрения и летописца, и автора Жития Александра Невского.
Ко всему сказанному они добавляют лишь несколько второстепенных по значимости фактов… Так, летопись сообщает о гибели шведского воеводы “именем Спиридон”».
Добавляется еще и информация о гибели епископа, в чем не уверен сам русский информатор летописца, «а инии творяху, яко и пискуп убьен бысть ту же». По наблюдению ряда историков все семеро шведских епископов той поры пережили 1240 г. Однако этот факт еще не говорит о том, что свидетельство русского источника неверно. В отношении ярла Биргера мы уже видели, как скептицизм историков по поводу его личного участия в битве оказался ошибочной позицией в связи с антропологической реконструкцией шведских ученых, «восстановивших» в облике ярла и «печать» от копья Александра Невского.
Финал битвы, вне зависимости от точного места ее локализации на том или ином берегу реки Ижоры, может быть реконструирован следующим образом. В силу того что шведам дали возможность похоронить погибших и загрузить два-три корабля телами павших «вятших» мужей, которые затем пустили «преже себе» по течению реки к морю, учитывая также, что шведы собрали все свое имущество и, не дождавшись понедельника, «посрамлении отъидоша», мы можем предположить, что после кратковременной и ожесточенной схватки русские полки отошли на исходные позиции. Это могло быть вызвано многими причинами, в том числе и теми, что шведы сумели организовать оборону у судов, и обладали определенным численным перевесом. Однако, скорее всего, мы имеем дело с традиционным финалом средневековой баталии, в которой победитель, как на турнире, благородно давал возможность побежденному противнику собрать тела павших и покинуть территорию боевого соприкосновения, что шведы и сделали. Ныне тот факт, что шведы не были поголовно уничтожены, служит поводом для спекуляций и попыток пересмотра итогов битвы. Для этого у нас нет никаких причин. Сами шведы признали факт тяжелого поражения уже тем, что следующую попытку утвердиться на берегах Невы они предприняли только 60 лет спустя! Этот срок самое красноречивое свидетельство того, что на берегах Невы была одержана важная и блистательная победа. Согласно летописи новгородцы и ладожане потеряли в сражении 20 человек. Но это не все потери русского войска. К ним следует добавить потери, понесенные дворянами князя Александра, которые не были ни «новгородцами», ни «ладожанами».
Какими же аргументами пользуются те историки, которые всячески стараются принизить масштабность Невской битвы и ее историческое значение для России.
Например, И.Н. Данилевский, исходя из малых потерь русских в Невской битве, считает, что это была рядовая пограничная стычка. Чтобы прийти к подобным выводам, надо старательно игнорировать и русские и зарубежные письменные источники, а доверяться только собственной интуиции, которая в данном случае подводит недобросовестных исследователей.
Победа на Неве стоила новгродцам и ладожанам жизни двадцати мужей. Так писал летописец. В те времена «муж» — это прежде всего дружинник, часто стоявший во главе небольшого подразделения — «копья». Таким образом, реальные потери русских конечно же превышали два десятка человек. Не стоит забывать и потери «римлян»: «Много ихъ паде; и накладше корабля два вятшихъ мужъ, преже себя пустиша и к морю; а прок их (прочих), ископавши яму, вметаша в ню бещисла; а ини мнози язвъни (ранены) быша; и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлении отъидоша». Павших с обеих сторон было достаточно, чтобы признать масштаб битвы как очень серьезный для Средневековья. С такой точкой зрения солидаризируются многие серьезные исследователи.
«Один из погибших княжеских слуг был уже упомянутый Ратмир, но на деле погибших было больше. Доказательством тому служит упоминание о погибших в бою на Неве “княжьих воеводах” в синодике новгородской церкви святых Бориса и Глеба в Плотниках. Учитывая, что двор князя действовал на главном направлении боя, можно предположить, что и потери его были не меньше, чем у новгородцев и ладожан. Иными словами, общее количество погибших в битве русских воинов могло составлять 30–40, а то и 50 человек». Определенные заключения можно сделать и по шведским потерям. «О потерях крестоносцев источники сообщают неопределенно: “множество много их паде”. Однако можно отыскать и другие данные. Из документов явствует, что 15 июля 1240 г. шведская флотилия уменьшилась на 5 или 6 кораблей: 3 были потоплены новгородцами, еще 2 или 3 были использованы для погребения знатных воинов». На одном корабле помещалось до 50 человек, а может быть, и несколько больше. Учитывая, что шведы использовали до 4 кораблей для погребения воинов, можно предположить, что, расставаясь с кораблями, которые были значительной материальной ценностью того периода, шведы отдавали себе отчет, что их некому вести обратно, нет команды и буксировать их не было возможности. Вероятно, и погребение в кораблях диктовалось не только пережитком языческого обряда погребения в ладье, но и желанием не оставлять трофеи победителям. Мы можем осторожно предположить, учитывая количество потерянных кораблей, что шведские потери были не меньше 300 человек. Цифра для того периода и для специфических особенностей ведения боевых действий в Средневековье значительная! Вероятно, такие потери можно объяснить как внезапностью нападения русских, так и тем, что пешим шведам, которые, вероятно, даже не успели экипироваться, пришлось сражаться с конными отрядами новгородцев и княжеской дружины. Ограниченный участок боя не позволял шведам отступить или вообще бежать с поля боя. Большие потери для шведского войска в такой ситуации стали неизбежностью. Необходимо отметить, что соотношение 40–50 погибших русских и около 300 погибших шведов и их союзников (соотношение примерно 1 к 6) не является чем-то фантастичным. В 1200 г. литовцы, разбитые новгородцами в бою у Чернян, потеряли 80 человек, тогда как новгородцы только 15. Баланс потерь — такой же. При этом крайне важно отметить, что литовцы в боевом отношении были не хуже шведских крестоносцев, их отряд был готов к бою, стоял «в клине», и действовал в конном строю. Кроме этого, у литовцев была возможность отступить, чем они и воспользовались — «избыток у бежа».
