К началу XIII века на Руси сложилась традиция использования трех различных терминов для подчеркивания политического могущества и особого статуса наиболее влиятельных князей. Эти термины становились титулами, которые вошли впоследствии в полный титул московских царей — великий князь, царь и самодержец. «Одним из случаев, когда в летописи используются сразу все названные способы подчеркивания могущества князя, представляется случай с галицко-волынским князем Романом Мстиславичем, неоднократно именуемым “великим князем”, а также “самодержцем” и “царем” с указанием на общерусский масштаб его правления — самодержец всея Руси, царь в Руския земли. Иногда в отношении Романа подобные определения смешиваются в рамках одной формулы: великого князя Романа, приснопамятнаго самодержьца всея Роуси».
Подобное сочетание всех возможных титулов Древней Руси, примененных в отношении одного князя, делает Романа Мстиславича фигурой поистине выдающейся для того периода общерусской истории. В этом отношении его можно сравнить только с Ярославом Мудрым, которого летописи также именуют «великим князем», «самовластием», а в одном граффити Софийского собора в Киеве он назван «царем». «Определения “царь”, а также производные от него “царский”, “цесарство”, “цесарствие”, “царствовати”, употребляется в отношении отдельных представителей княжеского рода Рюриковичей, время от времени встречаются в древнерусских источниках. Попавшее в древнерусский язык, по-видимому, из старославянской литературы, слово “царь” (“цесарь”) использовалось для обозначения Бога — Царя Небесного, ветхозаветных правителей, римских и византийских императоров, обычно служа переводом греческого “басилевс”. С конца XII в. известны также случаи применения этого термина к императору Священной империи (“цесарь Немецкий” или “цесарь Римский”)».
Термин «царь» попал на Русь в период, когда династия Рюриковичей еще не испытывала потребности в иностранной титулатуре, и по этой причине «царь» долгое время не был титулом в собственном смысле слова, но лишь элементом «высокого стиля» летописцев. Впрочем, как мы видели выше на примере Андрея Боголюбского, речь не может идти только о «литературном изыске». В понятие «царь» вкладывался совершенно определенный смысл не только кровного родства с правящими византийскими императорами, но и равности им по своему владельческому статусу. Эта традиция не была устойчивой. В XIII столетии все изменилось радикальным образом. Этому способствовали два эпохальных события для нашей страны: падение Царьграда в 1204 г. и татарское нашествие. В исторической литературе обращают внимание на то обстоятельство, что в русских источниках со времен Батыева нашествия титул «царь» закрепился за великим ханом в Каракоруме. «Однако монгольским влиянием невозможно объяснить перенос на правителей Монгольского государства заимствованного у Византии царского титула. Выяснить, почему именно этот, чуждый монголам титул закрепился на Руси за их правителями, вытеснив собой свой монгольский эквивалент — титул “хан”, также известный на Руси, но употреблявшийся гораздо реже, можно только с учетом русско-византийских отношений предшествующего времени. Дело в том, что монгольское завоевание Руси пришлось на период времени “отсутствия царства”, наступивший после падения Константинополя в 1204 г. и продолжавшийся до восстановления Византийской империи в 1261 г. Монгольское государство и его правители как бы заполнили собой место, принадлежавшее ранее Византии и ее императорам и теперь временно пустовавшее. Восстановление Византийской империи только закрепило вновь сложившуюся реальность, поскольку басилевсы и Константинопольский патриархат вступили с Ордой в союзнические отношения и тем самым легитимировали положение этого государства в Восточной Европе, и в том числе зависимость от него русских земель. Наименование ханов Орды царями вытекало, разумеется, не из того, что после 1204 г. русская мысль искала, кого бы теперь назвать царем, а из реального политического статуса Джучидов, подчинивших не только Русь, но и другие государства, поставивших на службу себе их правителей и обложивших данью население».
Следует, однако, учитывать, что между падением Константинополя в 1204 г. и установлением татарского ига прошло почти полстолетия и на Руси за этот период произошли значительные изменения в практике использования царского титула и в традиции отношения к нему, к его мистико-символическому наполнению. В связи с падением Царьграда царский титул на некоторое время утрачивает для русских князей свою внешнюю привлекательность. Конечно, это не говорит о том, что в это время на Руси вообще падает интерес к титулатуре. Скорее наоборот, чему служит систематическое употребление определения «великий князь», который превращается в титул самых могущественных князей. Снижение интереса к царскому титулу связано с общим снижением авторитета царской власти ввиду утраты Византией политического могущества. Царский титул еще не рассматривается на Руси как символ власти самодержца, несущего особую миссию быть охранителем единственной и универсальной православной христианской цивилизации. Но к этому пониманию неумолимо подводит русских князей сама логика политических событий того исторического периода. Особым регионом, где царский титул не только не утратил своего значения, но и обнаружилось явное стремление князей использовать его сначала в смысле преемственности именно политического могущества бывшей Ромейской империи, была Галицко-Волынская Русь.
«Исследователями давно замечено, что, в то время как летописи Северо-Восточной Руси и Новгорода полностью уклоняются от какого-либо применения царского титул к русским князьям, в Галицко-Волынской летописи, напротив, царский титул на протяжении всего XIII в. применяется как к галицким, так и к волынским князьям, чего ни разу не было отмечено в предшествующие столетия».
И здесь мы можем сделать одно важное заключение. В то время как галицкие князья «осваивают» внешнюю атрибутику могущества царской власти, на северо-востоке Руси князь Александр уже чутко уловил необходимость духовного наследия Византии, которое, по большому счету, оказалось невостребованным ни Болгарией, ни Сербией, ни Галичем, хотя определенные предпосылки для этого у перечисленных славянских земель были. Речь идет о созидании централизованной государственности как нерушимого оплота истинной веры, государственности — ковчега для хранения православия в эпоху, когда оно, казалось, переживает время трагического заката, если не гибели вообще. Но в этой связи мы не можем и недооценивать определенные шаги в этом направлении, предпринятые и галицкими князьями. И использование царского титула ими, по сути предвосхищая, предопределяет становление на Руси царской самодержавной власти, без которой и задача государственности как ковчега истинной веры, государственности Третьего Рима быть не могло.
«Итак, в Галицко-Волынской летописи царским титулом отмечен прежде всего Роман Мстиславич, родоначальник династии галицко-волынских князей. Обращаясь к сыну Романа Даниилу, летописец восклицает: Его же (Даниила) отецъ (Роман Мстиславич) бе цесарь в Роускои земли, иже покори Половецькоую землю и воева на иные страны все».
Использование царского титула продолжается и в дальнейшем. Летописец, описывая приготовления к погребению племянника Даниила Романовича Владимира Васильковича, свидетельствуете приготовлении погребения по царскому чину. «Княгини же его (с слу)гамии дврьными, омывшее его и увиша и оскамитомъ со круживомъ, якоже достоитъ цесаремъ, и возложиша и на сани, и повезоша до Володимеря».
