И здесь необходимо подчеркнуть, что эта национализация царского титула открывает новую эпоху самосознания православных народов. Отныне не вселенская империя — нерушимый оплот православия, а таковым становится отдельный народ, представляющий на определенном историческом этапе всю полноту Церкви, являясь одновременно и наследником Византии, и национальным государством, где вселенская полнота становится национальным признаком. Полноты и концептуальной завершенности данная доктрина достигнет в Русском царстве при Василии III.
«Использование в титуле Романа детерминанта, отражающего его национальную принадлежность, нашло отражение не только в русских, но и в иностранных источниках. Весьма показательно, что в западноевропейских государствах галицко-волынский князь воспринимался не в качестве князя какой-либо из русских земель, а как правитель всей Руси, носивший королевский титул. Об этом свидетельствует применение к нему королевского титула с прибавлением детерминантов, указывающих на общерусский характер власти Романа… Применение к Роману Мстиславичу королевского титула в западноевропейских источниках означает, что в Западной Европе, Германии и во Франции, его должны были воспринимать как верховного правителя Руси, стоящего над другими русскими князьями. Назвать Романа царем (императором) было невозможно без соответствующей санкции Рима: в средневековой католической Европе мог существовать только один законный император — правитель Священной Римской империи, воспринимавшийся как преемник западноримских императоров, а также правителей империи Карла Великого. В то же время использование титула король Руси для обозначения наиболее могущественного из русских князей, по-видимому, было допустимо и без специальной санкции».
Похожее положение сложилось на Балканах в XIII — XIV веках. Правители Болгарии и Сербии пользовались царским титулом, не получив на него санкций византийского императора или римского папы. «Еще в VII в. принявший титул “басилевса ромеев” (то есть римлян), византийский император считал себя главой “вечной” и “единственной” Римской империи, и никакого другого императора в мире быть не могло. Императорский титул, который присвоили себе германские короли, рассматривался в Византии с гневом и презрением. Как рассказывает Луитпранд Кремонский, в 968 г., когда в Константинополь прибыли легаты папы Иоанна XIII с письмом к “императору греков” Никифору II Фоке (963–969), в котором папа отзывался об Оттоне I как “об августейшем императоре римлян”, византийцы не могли сдержать своего негодования, назвав папское послание “гнусностью” и “дерзостью”, а упомянутого в нем Оттона — “нищим варваром”».
С учетом этого надо отметить, что самовольное принятие болгарским правителем титула «басилевса болгар и ромеев» или сербским правителем Стефаном Душаном (1331–1355) титула «царя сербов и греков» означало не столько стремление к равенству с императором Византии, сколько претензии на сам константинопольский трон. К концу правления Романа Мстиславича на Балканах сложилась политическая обстановка, которая не требовала от обладателя царского титула, чтобы он непременно был претендентом на византийский престол. Падение Царьграда в 1204 г. привело к распаду «вечной» и «неделимой» Римской империи. На византийских землях возникли новые государства, правители которых присвоили себе титул императора. Возникли империи: Латинская, Никейская, Трапезундская и Фессалоникийская. Титул «басилевс», или «царь» в славянских странах, стал достоянием сразу нескольких независимых властителей. «В правление царя Ивана II Асеня (1218–1241) в Болгарии сформировалось преставление о том, что с распадом Византийской империи вселенская власть басилевса разделилась на части, к болгарским правителям перешла царская власть на Западе (то есть на Балканах), в то время как на Востоке (то есть в Малой Азии) царствовал никейский император. Очевидно, подобные представления получили распространение и в Сербии».
Несомненно, что почти одновременно это же представление укрепилось на Руси ввиду теснейших культурно-исторических связей со славянскими государствами византийского цивилизационного круга. В начале XIII века бытовали титулы «царь в Рускои земли» и «самодержец всея Руси». И этот царский титул на некоторое время закрепился за правителями Галицко-Волынской Руси. «Использование определения “самодержец” (встречающееся на Руси и в Болгарии с XI в.) само по себе могло указывать лишь на единоличного правителя независимой страны, не будучи непременно связанным с царским достоинством. Однако присвоение таким правителем обоих составляющих титула византийского императора — царь и самодержец, — очевидно, должно было свидетельствовать о претензии на значительно большую (если не на всю) полноту власти, принадлежавшей басилевсу, которой в реальности не обладали даже самые могущественные русские князья».
Но говорить о том, что идея использовать «вакантный» царский титул пришла на Русь с Балкан или явилась абсолютным новшеством во времена Романа Мстиславича, мы не можем, имея в виду легенду о дарах Мономаховых князю Владимиру Мономаху, легенду позднюю, но отражающую если не и целиком, то все же определенные реалии периода княжения Владимира Мономаха в Киеве, по крайней мере, восприятие этого легендарного наследия русскими людьми еще до монгольского нашествия. Реалии этого предания, подвергнутые историческому анализу, в последние годы свидетельствуют о древней и вполне правдоподобной основе в легендарном факте передачи царских регалий Владимиру Мономаху как национальному самодержцу единой Русской державы византийским императором. Эта легенда, ставшая прелюдией к оформлению официальной идеологии «Москва — Третий Рим», заслуживает подробного изложения исходя из той обоснованной косвенными фактами догадки, что в своей основной событийной канве предание это могло иметь хождение во времена ближайших предков Александра Невского и его самого. Отчасти в пользу этого суждения могут служить факты достаточно широко в среде Рюриковичей распространенного убеждения в принципиальной легитимности взгляда на себя как на законных наследников Второго Рима. Причем эта идеология зарождается не только при московском дворе, что необходимо подчеркнуть особо.
«В 1453 г. в Твери было составлено “Слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче”. Оно, наряду с современным ему “Летописцем княжения Тферского”, является самым значительным источником для изучения времени княжения Бориса. Это не только памятник ярко панегирический, но исключительный по программе, отразивший местные идеи государственной централизации и объединения. Поскольку ретроспектива Царьград, “Второй Рим”, Тверь, “Новый Рим”, есть центральный стержень сочинения, общественно-политическая платформа программы не вызывала и не вызывает сомнений. Тверской князь, “второй Константин” — единственный достойный наследник Византийской империи, ее роли в мировой истории. Эти идеи сочетаются с особым, отличным от московской реакции на события 1453 г., отношением к Царьграду как оплоту православия. За ним… скрыт политический смысл: нежелание признавать независимое от патриарха <Константинопольского> положение московского митрополита и тем самым прямую и окончательную зависимость Твери от Москвы в церковном отношении».
Принципиально важно отметить, что именно в этот период в Твери начинают чеканку монеты с двуглавым орлом. То, что этот символ на Руси уже с XIII столетия воспринимался в качестве имперского символа Царьграда, сомнений не вызывает. Мы указали на его закономерное появление именно в качестве определенной претензии на имперское наследие в Галицко-Волынской Руси при князе Данииле. В Новгороде этот символ мы можем видеть на фреске 1380 г. из церкви Спаса на Ковалеве, где двуглавый орел золотого цвета изображен на плащах святых князей Бориса и Глеба. На фреске орел подчеркивал их царское происхождение, которое они наследовали через супругу святого князя Владимира Анну, сестру ромейских императоров. Возможно, новгородская фреска отражает традицию использования этого имперского символа на Севере в более ранний период. Безусловно, во времена Александра в Новгороде не могли не знать, что этим символом стали пользоваться в Галиче. Мы не будем рассматривать вопрос, от кого была заимствована сама идея двуглавого орла как символа вселенской империи. Быть может, в самой Византии этот символ только при последних Комнинах стал использоваться в вышеуказанном геральдическом смысле. Но в Европе он использовался в данном геральдическом смысле вскоре после взятия крестоносцами Царьграда.
