Финны застыли за моей спиной.
Весь хмель моментально выветрился из моей головы. Из финских голов, похоже, тоже. Пробормотав что-то на прощание, оба они тихо и незаметно выскользнули из комнаты и из моей жизни.
Как и я, они, наверное, заметили и то, что край одеяла на моей кровати был очень аккуратно отвернут, но – в отличие от меня – не знали, что я к нему даже не прикасался.
«Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно…»
Я человек неверующий и к любым мистическим явлениям отношусь со здоровым скептицизмом. Но в ту ночь долго не мог уснуть, ходил по номеру и много раз вдруг застывал на месте, словно избегая столкновения с духом поэта. Утром я попытался выяснить, кто мог вторгнуться в мой номер в новогоднюю ночь и разбить бокал, но в ответ передо мной только разводили руками или странно переглядывались. Об откинутом крае одеяла я уже предпочитал не говорить.
Конечно, потом я эту историю забыл и вспоминал о ней лишь по каким-то, очень особым случаям. Последний раз это было в Питере, ровно в восьмидесятую годовщину со дня смерти Сергея Александровича Есенина. Как раз накануне судьба вновь столкнула меня с моим старым приятелем Фельдманом. За минувшие годы он непостижимым для меня образом превратился из штурмана в фармацевта, а точнее – во владельца целой фармацевтической фабрики, прибавил, как и я, в весе килограммов двадцать, почти полностью потерял шевелюру, но сохранил цепкий взгляд законченного скептика. Его «бентли» с персональным водителем, как в свое время черная обкомовская «Волга», подкатил прямо к входу, мы зашли в ресторан вернувшей старое название гостиницы «Англетер» и заказали пролетарский напиток Hennessy VSOP. Встречались мы с Фельдманом нечасто, в среднем раз в десять лет, и нам было что вспомнить. Хотя бы ту историю с турками, когда весь наш экипаж ночи напролет пилил доски пополам, а в итоге мы получили претензию на недостачу груза – турецкая хитрость оказалась круче российской смекалки.
– Вот тогда я и понял, что пора переквалифицироваться в фармацевта, – загадочно заметил Фельдман.
– Правда? А я думал, это жена тебя сподвигла. Она же, кажется, аптекой заведовала? – удивился я, внимательно приглядываясь к официанткам. Первая из них была еще совсем молоденькой черноволосой девчонкой, еще две выглядели чуть старше.
– Ты чего, девочку снять хочешь? – по-своему истолковал мое внимание Фельдман.
И тогда я рассказал ему эту историю. От начала и до конца.
Фельдман приглашающим жестом взмахнул рюмкой, мы чокнулись, он выпил, пожевал губами воздух и сказал:
– Все же ясно, как божий день. Пригласил хорошую девчонку, а сам с финиками нажрался. Она и прикололась. Ну, еще по одной?
Говорят, мысль, приходящая к писателю, гнетет его, пока он не выложит ее на бумагу. По той же причине, наверное, мы делимся гнетущими нас проблемами с друзьями или подругами. После разговора с Фельдманом мне стало легче, словно я снял с души какой-то давний груз, и грустней. И еще захотелось в туалет. Я встал и отправился на поиски соответствующего заведения в холле гостиницы.
За широкой стойкой с нерусской табличкой Reception находились сразу две весьма симпатичные дамы, одна из которых, поймав мой взгляд, с готовностью улыбнулась:
– May I help you?
– I hope… – начал было я, но вспомнил, что нахожусь все-таки в России, и продолжил уже по-русски: – Скажите, а как у вас сегодня с номерами?
– Перед праздником почти все занято, – сказала она и посмотрела на экран плоского монитора. – Могу предложить клаб рум за 235 у. е. Или, если до завтра, еще есть номер «Сенатор» за 555…
А пятый, есенинский?
– Ах, этот… – с не очень понятной интонацией протянула она. – Нет, этот номер сейчас занят. Но если вы подождете до вечера…
– Спасибо. Я подумаю.
Я огляделся. И только теперь понял, что интерьер из памяти моей молодости изменился до неузнаваемости. Может быть, и все остальное – только плод моего воображения? Хотя бы эта лестница…
Я поднялся по широким ступеням на второй этаж и попытался представить, где именно расположена дверь, в которую когда-то последний раз в своей жизни входил Есенин. В этот момент из ближайшего номера, едва не столкнувшись со мной, выпорхнула сильно крашенная девица в джинсах с вызывающими дырами на коленях. Несмотря на макияж, в лице ее было что-то коровье, до боли напоминающее мне Муу. Что, если это ее дочь, а приезжать сюда под Новый год стало у них семейной традицией?
– Excuse me, – сказал я, сторонясь, и услышал легкое поскрипывание. По коридору катилась тележка с напитками. Девушка в платье официантки, туго обтягивающем рвущуюся наружу плоть, смотрела на меня черными, широко распахнутыми глазами.
Человеческий фактор
Зиюля 1910 года яхта «Штандарт» вошла в устье Даугавы. Рига утопала в пышной летней зелени, расцвеченной многочисленными флагами, разноцветными праздничными гирляндами, вензелями. Обширную набережную заполняло множество людей, в основном в белых одеждах. Николай, окруженный августейшим семейством, с интересом смотрел на древний город с многочисленными шпилями и куполами, увенчанными почему-то не привычными крестами, а петухами и даже кошкой. Короткое беспокойство, вызванное падением дочери, великой княжны Татьяны, при катании на роликовых коньках по палубе яхты, рассеялось, и сердце Николая наполнилось гордостью. Ровно двести лет назад его легендарный предок Петр Великий вошел в этот город как завоеватель, раздвинув границы Российской империи далеко на запад, а теперь благодарные потомки встречают российского императора с величайшими почестями.
Николаю хотелось поделиться первыми впечатлениями с Александрой Федоровной, но его царственной супруге нездоровилось, и она, окруженная фрейлинами, оставалась в своей каюте. Едва машины «Штандарта» застопорили ход перед городским замком и в воду полетел якорь, спустили паровой катер. Николай в окружении немногочисленной офицерской свиты сошел по трапу на борт катера, и тот быстро заскользил по спокойной воде к низкому деревянному плавучему причалу, предваряющему выход на высокую каменную набережную. Рядом с причалом, пришвартованное прямо к стенке набережной, стояло небольшое, сияющее свежей краской суденышко с мощной, судя по размерам трубы, машиной.
– Кажется, я здесь не один, – обронил Николай.
– Простите, Ваше Величество, вы о чем? – заметно встревожился контр-адмирал Чагин.
– А вы только взгляните на этого красавца, – пряча улыбку в густых усах, Николай кивнул в сторону суденышка, на борту которого золотыми буквами было выведено название – «Императоръ».
* * *
– Хочешь, я тебя щелкну?
– Щелкают орехи, щелкунчик.
– Ладно, давай я тебя сниму.
– Снимают девчонок на дискотеке.
– Ну, тогда представь, что мы плывем в волнах музыки, – сказал он и нацелил на нее объектив фотоаппарата.
