Так что тут без личного присутствия никак. Так ведь и с ним никак, не пущают меня погулять. Да еще этот Касимов на носу, с родителями Вики и, не дай бог, ее малахольной сестрицей. Туда мне совсем уж ехать неохота, знаю я эти забавы. Водка с ее папой, недобро на меня зыркающим, «бла-бла» с ее мамой, блестящей глазами. «Ой, Харитон, а кем у вас мама работает? А вы в семье один? А сколько метров квартира? А мы в Москве та-а-ак давно не были!». И по кругу, по кругу…
А потом еще подруги – школьные, детсадовские, соседнеподъездные, с их смешками и взглядами, то оценивающе-презрительными, а то и призывно-липкими. Что примечательно – не я им нужен, им свинью Вике надо подложить и свое самолюбие потешить. Бррр…
И совсем уж хреново будет, если она там еще и безутешного поклонника оставила, который, само собой, за эти годы про нее наверняка забыл, но с ее возвращением все сразу к нему вернулось – и жизнь, и чувства, и любоффф.
И начнет этот касимовский альфа-самец с того, что сходу сломает мне три ребра, чтобы показать, чьи в его городе Вики. И еще хорошо, если три ребра, это поправимо. Виталик Бояринов вот так к родителям подруги жизни в город Похвистнево съездил, года два назад, тоже, к слову, на новогодние праздники. Славный маленький городок, стоит на реке Большой Кинель, рыбалка, катание с горок, елки в снегу, то-се… И в качестве бонуса – «бывший» его нынешней, с пудовыми кулаками, верными друзьями и амурами, вновь порхающими в его суровой душе и наяривающими на гармошках. Почему на гармошках? Это вам не Европа с ее лирами, это Похвистнево.
Виталика вывезли в Москву только через месяц, раньше врачи не разрешали. Да и как его повезешь, с таким ассортиментом повреждений. Я так и не понял, как человеку ногу можно в трех местах сломать? Правда, он, заикаясь, рассказывал что-то про подвесной мост и падение с него на лед. Но все больше как-то несвязно, с дергающимся глазом и не попадая стаканом в рот.
В результате парень полгода мыкался по больницам, чуть там не крякнул, потому как медики не прочухали, что у него аллергия на какой-то препарат, и приобрел две фобии – на пересечение границы МКАД и редкостную нелюбовь к девушкам из провинции. Не потому, что они плохие, а потому, что надо будет раньше или позже их малую родину посещать.
В общем, хреновые перспективы. И что примечательно – надо же будет еще как-то туда выбраться? Впрочем, можно и от обратного сыграть – договориться с Зиминым, чтобы он демонстративно меня туда не отпустил. Вот так вот, чтобы прямо в присутствии Вики кулаком по столу – шарах со всей дури. «Нет» чтобы крикнул. Нет, это слабовато. Чтобы вот так, громко и властно: «НЕТ! НИКУДА ТЫ НЕ ПОЕДЕШЬ!». И все. Я человек подневольный, так что не могу, дорогая. А ты – езжай. Хоть на все праздники. Родители – это же святое, я все понимаю. А я тут, как-нибудь, один… Хе-хе.
– О чем задумался? Сидит такой, улыбается. – Вика вошла в кухню, разрумянившаяся после душа и приятно пахнущая цветочным ароматом геля. Она увидела пистолет у меня в руках и, видимо, немедленно сделала какие-то свои выводы. – А, понятно. Подарочек от поклонницы, чего же не поулыбаться?
– Слушай, а почему ты никогда не спрашивала о моей первой жене? – всему есть предел. Всему. Даже моему терпению. Видит бог, не хотел я на ночь глядя, но вынудила. – Ну, вот так, в деталях? Почему мы развелись, что не сложилось в отношениях? Ведь, наверное, тебе это интересно?
– Ты это к чему? – насторожилась Вика, видимо, поняв, что палка перегнулась до опасного хруста.
– Да вот, ни с того ни с сего вспомнилась мне одна история, относящаяся к нашим последним неделям совместного проживания, – я растянул губы в улыбке. – Пошли мы как-то с ней на одну вечеринку к нашим общим знакомым, и я там сокурсницу повстречал, учились мы с ней вместе…
– Не очень мне все это интересно, – Вика поддернула полы халата и очаровательно улыбнулась. – Ну, было и было там у тебя с кем-то когда-то что-то. Чего вспоминать? Дай пистолетик посмотреть!
В результате поле битвы все равно осталось за ней, поскольку женщины умеют обращать ситуацию в свою пользу довольно нечестными и хитрыми уловками, такими как внезапно спадающий халат и на редкость щекочущее мужское воображение позирование с пистолетом. Нет у нас против этого контраргументов, ну по крайней мере, в функциональном возрасте…
Потом, когда Вика уже уснула, я еще немного поразмыслил о том, как же все это тесно сплелось в один клубок – и все эти радеоновские интриги, и вынужденное сидение в четырех темностекольных стенах, и мой неясный социальный статус, и многое другое. А больше всего меня беспокоило то, что я окончательно превратился в пешку на чужой шахматной доске. Я являлся ей и до этого, излишних иллюзий у меня не было с самого начала. Но вот какая штука – раньше у меня теплилась небольшая надежда на то, что преодолев шесть клеток и выполнив требуемое, я получу возможность свободы передвижения. А вот сейчас… Сейчас я почти наверняка знал, что мне никто не даст этого сделать. Просто потому, что никому не нужно, чтобы пешка стала какой-то более весомой фигурой, получив кучу информации, включая ту, которую ей знать не следует.
Да, до поры до времени иногда и пешку берегут пуще иного слона или даже ладьи, она часть манёвра, она часть стратегии. Ей провоцируют противника, намекая ему, что это будущий ферзь, ее выводят из-под удара, ее охраняют, вокруг нее даже водят хороводы, переставляя на самые лучшие клетки. Но пешка – это только пешка и не более. И в результате, несомненно, меня ждала хрестоматийная судьба самой незамысловатой из фигур, простая и предсказуемая, та, которая ей предназначена изначально – в нужный момент оказаться на линии удара для того, чтобы уйти с доски навсегда. Зачем? Чтобы кто-то высший выиграл партию. Все.
Меня вынесут за пределы клетчатого поля и положат набок. И дай бог, чтобы хоть кто-то, хоть какие-нибудь прозекторы в пыльных шлемах смогли склониться надо мной. А то ведь стану одним из тех, кто «ушел и не вернулся». И про эту золушку касимовскую, которая мне в плечо сейчас сопит, будет напечатано в соседней колонке. Господи, она же еще совсем ребенок, она искренне верит в то, что наконец поймала за хвост синюю птицу, и это я сейчас не о себе. Как ей объяснить, что пуля, которая раздробит ей затылочную кость – возможно, это единственное, что мы можем унести с собой из всей этой истории. Она же меня даже услышать не захочет… Ведь если я хоть на кроху в своих соображениях прав – это все на мне будет.
Понятно, что жить с этим мне не придется, хотя бы просто потому, что мне жить не придется вообще, но… А ну если ТАМ и вправду что-то есть? Положат всё мое, что сотворил за свои годы, на некие космические весы, и тогда одна ее смерть перетянет всех переведенных через дорогу бабушек. Не жила, не родила, не состарилась. И все по моей вине.
Ладно, это во мне уже не разум говорит, а усталость, нервы и самокопание, так еще не до того додуматься можно. Кому мы нужны, что мы такое знаем, чтобы нас убивать? Выкинут просто за двери, как кошек шелудивых – да и все. Кесарю – кесарево, пахарю – пахарево. Может, даже выходное пособие выплатят, с них станется. Да и не отправляют ЭТИ просто так в последнее путешествие тех, в кого что-то было инвестировано. Не в их это правилах, вложения тогда не окупятся.
