Сама квартира, кстати, выглядела слегка удивлённой – она и не помнила к себе такого внимания.
За всеми хлопотами Люба и Нюся и не услышали, как хлопнула входная дверь и вошёл хозяин квартиры. Просто в какой-то момент Люба обернулась – и увидела, что он стоит на пороге комнаты.
Сосед-алкоголик, о котором утром говорили мама с папой, оказался совсем ещё не старым – кажется, едва ли намного старше Любиных родителей. Был он небрит и всклокочен, на нём были мятые брюки и несвежая криво заправленная рубашка. И ещё у него были очень-очень большие и полные ужаса глаза. Они всё увеличивались в размерах и грозили вот-вот выскочить из орбит. Одной дрожащей рукой сосед держался за сердце, другую вытянул почему-то перед собой. Губы его тряслись, он явно пытался что-то сказать, но из его горла вырывался лишь невнятный хрип.
– Здравствуйте! – сказала Люба, отложив тряпку и вежливо, как учила мама, улыбнувшись. – Мы тут у вас прибрались немножко, – она ненадолго замолчала, наблюдая, как сосед медленно оседает на гору мусора у двери. – Вы не возражаете?
– ЫЫЫЫЫ! – Сосед открывал и закрывал рот. Из его безвольно опущенной руки выпал полиэтиленовый пакет, в котором что-то стеклянно звякнуло.
– А вообще-то вы этого не заслужили, – продолжала Люба.
– В-в-вы к-к-кто? – смог, наконец, выдавить сосед.
– Ой! Вы извините, мы же незнакомы. Я – Люба! А это вот – Нюся! – Нюся в этот момент нервно дёрнула хвостом. – А вас как зовут?
– Т-толик, – сосед, часто-часто моргая, переводил глаза с Любы на Нюсю, причём складывалось впечатление, что последнюю он то видит, то не видит.
– А мы к вам, Толик, разбираться пришли, – важно продолжила Люба. – Вот скажите – вы зачем моему папе фары разбили?
– Я-я-я… я же не знал… вы п-простите… – забормотал сосед, зачем-то суетливо приглаживая волосы, торчавшие у него на голове неопрятным ёжиком.
– Ну успокойтесь вы, в конце концов. На диван, что ли, сядьте? Хотите, я вам водички принесу? – Не дожидаясь ответа, Люба прошла на кухню, по пути довольно бесцеремонно переступив через вытянутые в проходе ноги хозяина, налила воды из-под крана в чисто вымытый гранёный стакан, вернулась и протянула его несчастному Толику.
Тот молча взял стакан, отхлебнул из него, а оставшуюся воду вылил почему-то себе на макушку. Люба мысленно содрогнулась: довольно прохладная осень была в самом начале, отопление ещё не включили, а потому лить на себя холодную воду показалось ей довольно жестоким и бессмысленным занятием.
А потом Толик заговорил неожиданно нормальным голосом:
– Нет, ну это надо же, а? Чтоб до зелёных чертей! И главное, при чем тут маленькие девочки?..
– Маленькие девочки тут при том, что нечего чужое имущество портить, – назидательно сообщила Нюся.
Толик вздрогнул, глянул на Нюсю, но обратился к Любе, почему-то как к взрослой, на «вы»:
– Вы знаете, – доверительно сказал он, – вы знаете, я, пожалуй, больше не буду пить. Никогда не буду. И фары бить не буду тоже. Вот я теперь уже прямо непьющий человек.
– Вот и правильно, – с облегчением сказала Люба.
* * *
Толик Мухин – такая была у соседа с шестого этажа совсем нестрашная фамилия – был прирожденным борцом за справедливость. И от этого постоянно в жизни страдал.
Всюду, где видел какую-нибудь несправедливость, Толик рьяно кидался в бой. Когда-то, несколько лет назад, он состоял разом в десятке общественных организаций, боровшихся за права того-то и сего-то, ходил с маршами на демонстрации и организовывал акции протеста против всего подряд.
У него была тогда неплохая работа, был он женат и даже растил дочку Машу. У неё был курносый веснушчатый нос и весёлые ямочки на щеках. Толик запомнил, как забавно она шепелявила, когда у неё выпали молочные зубы, и как долго она не могла примириться с наличием буквы «р» в алфавите. В шесть лет Маша увлечённо занималась фигурным катанием и, как говорил её тренер, «подавала большие надежды».
Но однажды на работе случилось так, что его начальник совершенно несправедливо, по мнению Толика, уволил сразу нескольких сотрудников. Сам Толик в их число не попал, но он тут же высказал начальнику всё, что о нём думает. И уволился сам. «В знак протеста», – как охотно объяснял всем.
А потом, уже дома, он страшно поругался с женой. «Ты совершенно о нас не думаешь! Как мы будем теперь жить!» – рыдала она. «Но у меня есть принципы, – возражал Толик, – я не мог иначе!»
Вот так, слово за слово, они и разругались навсегда, разменяли квартиру, и бывшая жена даже запретила Толику видеться с дочерью.
Теперь Маше было 11 лет, и она выступала на соревнованиях за юниорскую сборную области по фигурному катанию. Но об этом наш Толик уже не знал. Он запомнил её шестилетней курносой девочкой с коньками под мышкой.
Было так странно начинать жить заново – на новом месте, разом без семьи и без работы, – что Толик запил.
Теперь он работал грузчиком и за справедливость боролся лишь в очереди к пивному ларьку. Ну или когда у соседа среди ночи срабатывала сигнализация во дворе.
* * *
– Понимаете, – вздохнул теперь уже бывший алкоголик Анатолий, – тут в соседней квартире недавно ребёнок родился. А мне через стенку всё слышно. Он и так по ночам, бывает, орёт… а когда эта сирена завыла – так он вообще потом полночи успокоиться не мог. И я не спал. Это же ужас что такое. Тут, видите ли, стены картонные…
– Не может быть, – недоверчиво сказала Люба. – В картонной мы бы с Нюсей не поместились.
– Ну это так говорится – картонные, – со знанием дела пояснила Нюся. – В смысле – тонкие. Всё слышно через них.
Толик ошалело переводил взгляд с Любы на Нюсю, очевидно ничего не понимая, но потом, откашлявшись, всё же продолжил:
– Так вот вы скажите вашему батюшке…
– Царю? – уточнила Люба.
– Почему царю? – удивился сосед, совершенно уже сбитый с толку.
– Ну вы же сказали – батюшке! – терпеливо объяснила Люба. – А Соколовский-Квартирный говорит – при царе-батюшке.
– Ваш батюшка – царь? – Толик затряс головой, на его лице была написана полная безнадёжность.
– Нет, это вы говорите, «царь»! – Люба поражалась бестолковости соседа. – А я говорю – Соколовский-Квартирный! Домовой!
– Батюшка – домовой?!
– Да нет же! Квартирный!
Толик посмотрел на Любу долгим печальным взглядом, вздохнул и вдруг заплакал, опустив на руки давно не стриженную и не чесанную голову.
– Пойдем, – Нюся потянула Любу за рукав. – От него больше ничего не добьешься.
* * *
– Пап! – сказала Люба вечером за ужином, размазывая кашу по тарелке и искоса поглядывая на родителей. – А знаешь: на шестом этаже в одной семье ребёночек родился. Он по ночам, бывает, плачет.
