Сказка Ведьмы (продолжение)
– Вот видите, – уговаривал Волшебник, – взяв в жены врага, Индраджит в конце концов сумел лишить его силы. Сделайте эту женщину своей Королевой и позвольте мне пользоваться ею всего раз в месяц, как Серпентиной. Мы вдвоём получим всё, что в ней есть.
Воцарилось долгое расчётливое молчание. Наконец все шестерёнки надлежащим образом сцепились, и Король начал склоняться к согласию.
– Но я не могу жениться на той, чьё лицо изуродовано татуировками и шрамами. Непозволительно появляться на людях в сопровождении этого.
– Я понимаю. Меня тоже притягивает не её плоть, а сила. Дикари, по меньшей мере, – Волшебник презрительно фыркнул, – вонючи и тупы. Но это не проблема. Я могу изменить её так, что для всех, включая вас, она будет красива, точно восходящее солнце. Уж это я умею!
Король бросил на меня взгляд через длинный холл цвета слоновой кости.
Уже начался рассвет, когда меня снова переместили, на этот раз в покои Волшебника, где он связал мои руки и ноги верёвками из крапивы и заткнул рот узловатым кляпом. Я лежала на холодном полу, глядя на столы, полные книг и давным-давно сгоревшими свечами, залившими восковой кровью страницы. Он готовил какую-то зловонную жидкость в стеклянном сосуде, чтобы превратить меня в какую-нибудь противоестественную тварь. Я беспомощно размышляла, испугалась ли бабушка, когда с ней случились перемены. Сама я не была уверена, что боюсь: моя кровь пульсировала, но я оставалась спокойной, как подземное озеро.
– Настал мой час, Нож. Слабоумный король пожелал сношаться с тобой. Что ж, пусть будет так, как ему угодно. Сомневаюсь, что тебе это понравится. Но мои пристрастия понравятся тебе ещё меньше. Я выиграл торг.
Волшебник поджал тонкие губы, наблюдая, как в сосуде клубится тёмно-красная жидкость.
– После стольких лет и стольких женщин, портивших мою прекрасную башню, ты падаешь мне прямо на колени, со всеми необходимыми знаниями, чтобы завершить мой труд. Можно поверить в предназначение. Почти что. – Он постучал по стенке флакона, в котором что-то негромко булькало, источая запах сожженного табачного поля. – Природа вселенной, маленькая моя варварка, заключается в переменах. Тот, кто контролирует перемены, по мощи и славе приближается к богам. Метаморфоз – вот главное действие. Без него ничто не растёт, не эволюционирует, не расширяется. Но должен ли я сидеть и ждать, пока прискорбно медлительная природа будет двигаться своим путём, подчиняя меня своей воле? Абсурд! Со времени моего ученичества в Южных королевствах я стремился контролировать собственные перемены, сохранил себя живым и сильным, хотя служил старому Королю до нынешнего хозяина и Радже ещё ранее. Правители сменяли друг друга, а я стремился открыть секрет, позволяющий изменять себя сообразно желаниям. Видишь ли, разум должен править телом. Менять свою форму усилием воли – компетенция богов, а с твоей помощью, мой волчоночек, я стану ярким, как Звезда. Всё дело в контроле: кто-то им обладает, а кто-то – нет.
Волшебник бросил горсть слипшихся листьев в своё тошнотворное зелье и обратил ко мне спокойный взгляд бездонных глаз:
– Разумеется, тот, у кого нет природного дара, обращается к менее изящным способам контроля. – Он схватил крысу, пробегавшую мимо и, несмотря на то что она извивалась, выдрал у неё четыре зуба и бросил их в сосуд, где они с шипением растворились. – Например, Король верит в то, что обладает властью и сам управляет своей судьбой. В общем-то, этого желают все живые существа. Но я руковожу его действиями столь же уверенно, как ребёнок с ангельским личиком управляет куклой. Ты слышала историю, которую я ему поведал? Я рассказал лишь половину – ту, что требовалась ему для того, чтобы позволить оставить тебя себе. Я хотел, чтобы ты оказалась там, где сейчас находишься, и рассказал ровно столько, сколько необходимо для самооправдания. Хочешь услышать остальное?
Я слабо пошевелилась и застонала сквозь грязный кляп.
– Разумеется, хочешь. Ты будешь слушать всё, что я говорю, верно? На чём я остановился? Ах да, Серпентина умерла, и её тело попало в сто сорок пять сытых желудков.
Сказка Волшебника (продолжение)
Дворец Индраджита Ужасного спал той ночью мирно и видел кровавые сны о праведных убийствах. Но, когда стальные зубья гор разбили ночное небо, как оконное стекло, произошла странная вещь: Вараахасинд, носители смерти, начали сходить с ума.
Поначалу никто ничего не заметил. Ведь солдаты всегда вели себя по-варварски, украшая жилища конечностями убитых дев и разрисовывая лица кабаньей кровью. Чтобы заметить в них признаки безумия, оно должно было стать сильным, точно пара волов.
Вышло так, что один из лейтенантов встретил рассвет в бане, спокойно сбривая изукрашенную бороду, которая ложилась ему на ключицы, словно клыки огромного вепря. Он аккуратно срезал её лезвием меча, уничтожая символ своей славной мужественности. Борода была гордостью Вараахасинд, сбривать её было нарушением кодекса, за это ждала смертная казнь путём выставления на солнце. Но этот человек избавился от неё так основательно, что его лицо сделалось детским и гладким, как луна.
На следующей неделе капитана нашли в бежевой лохани, где он пел гимн без слов, из одних безобразных гласных. Хуже того, лохань до позолоченных краёв была полна копошащихся зелёных змей, толстых как женская талия, которые в рептильном экстазе обвивали капитана.
Наконец, на третий день нового года второй командующий беспощадного войска утратил дар речи. Он плевался и шипел непристойным образом, его тело корёжило от усилий, требовавшихся для произнесения хотя бы одного шипящего слога. Когда придворный доктор успокоил бедолагу в достаточной степени, чтобы он открыл рот, выяснилось, что его язык стал раздвоенным – сквозь толстую плоть проходила глубокая щель.
Глядя на всё это, Раджа и глава Вараахасинд начали опасаться за собственный разум и призвали некоего волшебника, чтобы тот определил источник болезни.
Я тогда был молод, едва успел надеть ошейник при Индраджите. Впервые в жизни я был не просто Омир, роющийся на фермерском поле в поисках корней, а Омир Серв. Другие бросали это звание, точно проклятие, я же носил его как корону. Оно означало, что я больше чем картофелина, репа или свёкла, покрытая грязью. Даже раб лучше, которого до самой его смерти передают от хозяина к хозяину. Я носил железный ошейник с той же лёгкостью, с какой носят ожерелье. Он плотно охватывал моё горло от подбородка до грудной клетки. Символ моего рабского служения каждое утро полировали до блеска; он сверкал будто меч, приставленный к моей шее. Мне было запрещено вершить магию, кроме как на службе у Индраджита, и даже тогда за мной наблюдали собратья по ремеслу, словно я был обычным сапожником. Но это было лучше, чем сеять пастернак и лапать потную жену. И вот, когда меня впервые привели к Зубастому Трону, от возбуждения, после долгих месяцев скуки и напрасной траты таланта, во мне забурлила кровь.
