Мальчик прикусил губу. Он понимал, что из вежливости надо спросить, как у неё дела, не трудно ли было скрываться от внимания знатных лордов, хорошо ли она ела без него… Но он так давно не слышал обещаний поведать об удивительных созданиях, что отголоски её слов звучали теперь внутри него, будто звон церковных колоколов или якорные цепи, падающие в беззвучное море. Мальчик так возжелал их, что не смог быть вежливым.
– Расскажи, прошу! – прошептал он.
Девочка уселась поудобнее в траве, под ароматной сенью коричных деревьев и звёзд, похожих на висячие сады, и заговорила – её голос вновь сделался бархатистым и мягким, как шкура кошки из джунглей.
– Жила-была девочка по имени Седка, и никто в целом мире её не любил.
Сказка о Седой девочке
Вообще-то её не всегда так звали. Когда-то девочка жила в городе под названием Аджанаб – зажиточном и хорошо построенном местечке, пировавшем и процветавшем в дельте широкой реки, полной золотого ила. На улицах Аджанаба горделиво развевались алые флаги, а сами улицы, великолепные и извилистые, тянулись к его драгоценному сердцу. В доме матери девочку все любили и оберегали, и казалось, что так будет всегда, что ветер с запахом корицы всегда будет касаться её кожи, пока она спит.
Но Аджанаб угас, как угасают города, и однажды наступил день, когда рыба ушла из окрестных вод, а торговцы уже не хотели пробираться сквозь густую грязь, чтобы попасть в блистательную гавань. Люди один за другим начали покидать свои выкрашенные извёсткой дома. Они бросали плодородные поля, которые раньше с такой любовью и постоянством затапливали чистые зелёные воды.
Седка, ничем не отличаясь от множества других, кому было не суждено вновь назвать тёплые и ветреные южные края своим домом, стояла с родителями на палубе корабля и смотрела, как вдали исчезает город с перламутровыми куполами, превращаясь в мерцающую чёрточку на фоне моря. Она дни напролёт глядела за борт, её волосы путались на солёном ветру, и, хотя родители просили её спуститься в трюм, она не слушала. Они отправились на ледяной север, в другие гавани – большие и маленькие, где потерянные дети Аджанаба могли вновь разбогатеть благодаря китовому мясу и тюленьему жиру. Их путь лежал в город Мурин, который располагался на берегу залива, у края серых бурливых вод, словно дитя у материнской груди, и служил пристанищем для любого корабля, пересекавшего бриллиантово-блестящие волны.
Но путешествие оказалось сложным для её родителей: в Мурине царила бесконечная зима, холода были жестокими, а люди – холодными и суровыми, как снег на плоской крыше. Неустанная дрожь пробирала их до костей, и, не прожив на солёном ветру у моря и года, родители Седки умерли.
Она росла медленно, как ясеневое деревце, жила на грани нищеты и голодной смерти, занимаясь починкой сетей с рыбачками, когда они разрешали ей делать часть своей работы, выполняя странные поручения в доках. Всё ради нескольких грошей, чтобы купить кусок черствого хлеба и к нему – чуток тюленьего жира.
Седка отличалась находчивостью, но не красотой. Лицо у неё было простецкое, ничем не выделявшееся и не запоминающееся. Глаза – водянисто-зелёные, как неглубокие озёра в зимних сумерках. Узкие губы вечно трескались; кожа не молочной белизны, как у девушек, которые ели апельсины и клубнику с серебряных тарелок на завтрак, и не загорелая, как у дочерей докеров. Она грызла ногти и общипывала шелушащуюся кожу на тыльной стороне ладоней. Хотя Седка была того же возраста, что и любая девушка из числа тех, кто проводил дни, развлекая поклонников в парчовых гостиных, где звучал тихий смех, встретив её на улицах деревни, люди думали, что видят ребёнка. Седка не была такой высокой и стройной, как те прелестницы, – её бы вовсе никто не замечал, если бы не волосы.
На следующий день после похорон отца и матери девочка стала седой, точно старуха. Волосы падали на её костлявую спину водопадом всех оттенков штормовой пены: сланец и серебро, лёд и пасмурное небо, дым и туман, пепел и железо. Это было не больно – она просто проснулась, чувствуя под ногтями могильную грязь, и увидела в зеркале, что цвета её родины, раньше мерцавшие будто пламя лампы в её густых локонах, исчезли без следа. Она была бесцветной, как океанская пена на обломках кораблей, разбившихся о рифы.
Так уж вышло, что девочка стала помощницей рыбачек, которых в доках было множество; с ними она чинила сети и латала паруса. Именно из-за волос они прозвали её Седкой. Муринцы не любили девочку, но терпели и давали работу, чтобы у неё в животе не урчало от голода, хоть он и не бывал полным. Они не замечали, когда она спала в похожих на пещеры складах корабельных плотников, свернувшись клубочком внутри недостроенного клипера. Седка искала утешения среди теней, не поднимала головы и шла по жизни с грузом печали, который уже успела взвалить на свои хрупкие плечи.
Как-то вечером она вместе с круглолицей женщиной натруженными пальцами чинила последнюю сеть, большую и серебристую, и, подняв голову от работы, обнаружила, что рыбачка сунула в складки её желтой юбки апельсин. Седка посмотрела на свою благотворительницу, чьи распущенные каштановые кудряшки обрамляли лицо, которое могло бы принадлежать упитанному гному, – круглое, весёлое и краснощёкое. Тело у неё было крепкое, как у моржа, гладкие мышцы выделялись под слоем жира. Женщина подмигнула Седке, не переставая делать быстрые стежки, её мясистые пальцы так и мелькали среди льняных верёвок.
– Не хочу, чтобы твои хорошенькие зубки выпали, милая. Апельсины тут как рубины, их любят сильнее золота и ценят вдвойне. Старый друг с юга каждую зиму присылает мне ящик. А кто-то вроде тебя заслуживает время от времени получить рубин.
Седка повертела в руках полыхающий фрукт. Когда она заговорила, её голос был тихим и хриплым, потому что ей редко приходилось им пользоваться; он скрипел, как латунные ворота, которые долго не открывали.
– Там, где я родилась, они растут на деревьях – сотнями, будто капельки огня. Моя мать добавляла корочки в пироги.
– Выходит, ты где-то родилась! – Женщина рассмеялась, и её грузное тело содрогнулось, точно рыкнувший медведь. – Ты не вышла из волн уже взрослой, не приплыла к берегу на раковине? Что ж, теперь мне будет спокойнее: не хотелось бы провести половину рабочей смены бок о бок с наядой.
Седка моргнула, коснувшись высоких скул ресницами, бледными, словно покрытые ледяной коркой паруса.
– Так вот что про меня рассказывают?
– Кое-кто любит небылицы. Но про тебя говорят редко – ты незавидная невеста и будешь жить в доках, пока не примёрзнешь к доскам. Такая жизнь редко вдохновляет сплетников на то, чтобы почесать свои длинные язычки.
Седка не нахмурилась, как на её месте поступила бы другая, а просто забралась назад в раковину, из которой чуть выглянула на ласковый голос незнакомки. Та протянула руку с толстыми пальцами, унизанными железными кольцами, и положила её девочке на плечо.
– Я не хотела тебя обидеть, милая, – меня-то точно не назовут Королевой китовых песен ни ближайшим летом, ни потом. Не хнычь, не надо! Просто у Сигриды язык без костей и рот открывается без спроса.
