– Он умер при вас?
– Нет, я в тот день к нему не приходила. Была очередь Сони – медсестры. Приступ, что вы хотите? Это астма, да еще он старый был, сердечник. Все в совокупности. Феликс «Скорую» вызвал – мне Соня потом рассказала, но они так и не успели к нему. Скончался старик.
– Когда Фаворов умер, в квартире с ним находился Феликс? – уточнила Катя.
– Ну да, он бывал у него очень часто. И Соне он платил, и со мной расплачивался тоже, потому что Адриан Андреевич уже очень плох был, с постели не вставал, не до денежных дел, не до расчетов.
– Значит, когда старик умер, с ним был только Феликс?
– А что, это так важно? И Соня там была – медсестра. Все без толку, не спасли они его. И врачи ничего не сумели сделать.
– А правда, что Фаворов оставил в наследство Феликсу свою коллекцию картин? – спросила Катя.
– У него картинами были все комнаты завешаны, но это ему дарили, он сам мне говорил, потому что я интересовалась – девчонка, что вы хотите? – его знакомые художники. Он был человек интеллигентный, адвокат. Общался с артистами, художниками, оперу любил, театр очень. Потому он и Феликса отличал, когда тот стал на эстраде выступать. А насчет наследства я не знаю ничего. Незадолго до смерти при мне к нему приезжал знакомый нотариус. Может, как раз насчет того, на кого завещание писать, кому квартиру оставить. Да и так было ясно – Феликса он любил, а Капитолина больше у него не появлялась, значит, отшил он ее, разочаровался. И неудивительно – раз она такая мошенница. Он ее, наверное, еще тогда, в молодых годах, раскусил. – Алла Борисовна снова вздохнула. – Помню, он мне показывал – у него на стене висела картина Левитана и еще, кажется, то ли Шишкин, то ли Айвазовский. Сейчас все за ними гоняются. И тогда уже гонялись. Маленькие такие картины, ничего особенного – вроде лес и лес. Я тогда больше на картины его знакомых художников обращала внимание по молодости – там такой был китч: то алкаши нарисованные в очереди к «Гастроному», то бутылка водки с селедкой на газете – натюрморт. Жаль старика, хороший он был человек. Если он и оставил свое имущество Феликсу, так кому же еще? Не Капитолине же, а больше у него не было никого. У вас все? А то у меня куча дел.
– Да, спасибо, вы нам очень помогли, Алла Борисовна. – Катя поняла, что ей мягко намекают, что пора восвояси. – Последний вопрос: как мне разыскать ту медсестру – вашу подругу Соню? Не могли бы подсказать? Как ее фамилия?
– Соня Волкова. Она не подруга мне была, намного старше, ей уж за тридцать тогда было, это я девчонка-студентка. Она жила там же, на Карла Маркса, в том же доме, только в соседнем корпусе, с дочкой-школьницей. Только вы не сможете…
– Что не смогу? – уточнила Катя, поднимаясь с кресла.
– Расспросить ее вы уже ни о чем не сможете.
– Почему? Она уехала из Мытищ?
– Ее убили, – сказала Алла Борисовна, и на ее лицо легла тень. – Такой ужас! Ее зверски убили. Не успели мы Адриана Андреевича похоронить, а тут эта новость через две недели. Убили в ее собственном подъезде. Размозжили голову.
Глава 28
Чертовка
Голоса доносились из гостиной, где стены затянуты алым сафьяном. И Мещерский поразился: дом-дворец снова позволил слышать, что происходит. Как будто пожелал, чтобы кое-что предали огласке, а остальное по-прежнему осталось в глубокой тайне. Эта странная особенность дома-дворца включать и выключать звук словно по собственной прихоти показалась Мещерскому чем-то совершенно живым. Словно дом-дворец тоже принимал участие во всем происшедшем и готовил новые неожиданные и страшные сюрпризы.
Однако пока ничего страшного не происходило. Двое просто беседовали. Точнее, одна пела как сирена, а другой бурчал.
– Артемий Ильич, что вы на меня так смотрите? – пела Евдокия Жавелева.
Голос ее Мещерский узнал сразу. Он подошел к неплотно прикрытой двери галереи, полковник Гущин последовал за ним на сладкий женский голос, звучащий в гостиной.
– И так жутко до ужаса, Артемий Ильич, а вы меня прямо насквозь взглядом прожигаете! Я ночью уснуть не могла. Такая жесть! И они нам не разрешают отсюда сделать ноги. Пальцы измазали какой-то дрянной краской. У меня изо рта мазок брали ваткой на палочке. Словно я сифиличка какая-то… или сифилитичка… как правильно, Артемий Ильич, а?
– Понятия не имею, – огрызнулся Артемий Клинопопов.
Мещерский и его голос тоже узнал.
– А у вас брали мазок? – невинно спросила Евдокия.
– Да. Они сказали – это для каких-то экспертиз.
– Ищут, на кого из нас повесить убийства. Но это ведь няньку прикончили. А мальчишка… что-то я не слышала, чтобы он умер. Горничные молчат. Феликса нет. А Гарик каков, а? Я вот все думаю: с чего он топиться побежал ночью? Может, совесть заела, а? Может, он мальчишку и придушил? Так ведь все состояние ему достанется. А Феликс больше никого не родит, я думаю.
– Все это вообще не мое дело. Я хочу уехать отсюда как можно скорее.
– И я. А вы назад в Питер, да? А это правда, что вы хотели засудить Мадонну за то, что она на концерте у кого-то там возбудила какие-то чувства? Или оскорбила?
– Это не я. Но я всецело поддержал идею.
– Какой вы смелый! – восхитилась Евдокия. – Надо же! Мадонна бы вас как липку ободрала в суде, у нее такие адвокаты! Голым бы вас в Африку гулять пустила, голеньким. А вы не побоялись, Артемий Ильич.
– Собственно, это не моя инициатива. Но я горячо ее поддержал, – сказал Клинопопов уже несколько иным тоном.
– Я люблю смелых мужчин, – пела сирена Дуся. – Это редкость по нынешним временам. Да… значит вы такой… это восхищает.
– Я делаю лишь то, что должен, Господь свидетель.
– Полиция бар прикрыла, – заговорщически сообщила Дуся. – Пить не позволяют. И что теперь наш клуб? Я столько денег за расслабуху заплатила, и что, все коту под хвост, что ли? Голова трещит, ночью глаз не сомкнула. Сейчас бы выпить… Сволочи! Мол, вы нам трезвыми нужны. А на наше душевное состояние плевать. Вы ведь тоже похмельем мучаетесь, Артемий Ильич. Я вижу. Глазки вон какие у вас, как у кролика, красные.
– Я тоже всю ночь не спал. Я молился, – сказал Клинопопов. – О невинной детской душе и о нас, грешных.
– Но я две бутылки у бармена тихонько стибрила, – не слушая, щебетала Дуся. – Так что имейте в виду, у меня есть. На опохмел. Бутылка джина и бутылка шампанского Клико. Могу поделиться.
– Я… нет, не нужно.
– Да бросьте, какие церемонии, мы все сейчас в одной лодке. Так что могу поделиться. А, Артемий Ильич?
– Нет.
– А? – голосишко сирены звенел, как хрусталь.
– Ну ладно… рюмашку… Голова как чугун.
– Можем у меня, а лучше пойдемте поплаваем в бассейне и выпьем там потихонечку. Полицейские в бассейн не сунутся. А мы шампанского с утра дернем.
