Да, убить человека удивительно легко.
Мы поклонились его секундантам и уже намеревались уйти, когда меня остановил Феликс Паскини.
– Прошу прощения, – сказал я, – но пусть это будет завтра.
– Нам ведь надо только отойти в сторону, туда, где трава еще суха, – настаивал он.
– Дайте я увлажню ее за вас, Сен-Мор, – умоляюще сказал Ланфранк, которому давно не терпелось помериться силами с каким-нибудь итальянцем.
Я покачал головой.
– Паскини мой, – ответил я. – Он будет первым завтра.
– А остальные? – осведомился Ланфранк.
– Об этом спросите де Гонкура, – засмеялся я. – Если не ошибаюсь, он уже собирается добиваться чести быть третьим.
При этих словах де Гонкур смущенно кивнул. Ланфранк вопросительно посмотрел на него, и де Гонкур кивнул еще раз.
– А за ним, конечно, явится петушок, – продолжал я.
И едва я умолк, как рыжий Ги де Виллардуэн вышел на лужайку и направился к нам по залитой лунным светом траве.
– Ну хоть его-то уступите мне! – воскликнул Ланфранк, чуть не плача, до того ему хотелось скрестить с кем-нибудь шпагу.
– Об этом спросите его самого, – засмеялся я и повернулся к Паскини. – До завтра, – сказал я. – Назовите время и место, и вы найдете меня там.
– Трава превосходна, – насмешливо ответил он, – и лучше этого места не найти, и мне хочется, чтобы вы успели составить компанию Фортини.
– Куда лучше, если ему будет сопутствовать его друг, – отпарировал я. – А теперь, с вашего разрешения, я ухожу.
Но он загородил мне дорогу.
– Кто бы ни отправился следом за Фортини, – сказал он, – пусть это будет сейчас.
В первый раз за время нашего разговора во мне начал закипать гнев.
– Вы усердно служите своему хозяину, – насмешливо сказал я.
– Я служу только собственным капризам. У меня нет хозяев.
– Не примите за дерзость, но я собираюсь сказать вам правду, – продолжал я.
– Какую же? – промурлыкал он.
– А вот какую: вы лжец, Паскини, лжец, как все итальянцы.
Он сразу повернулся к Ланфранку и Боэмонду.
– Вы слышали? – сказал он. – Теперь вы не будете оспаривать его у меня.
Они растерянно взглянули на меня, стараясь понять, чего я хочу. Но Паскини не стал ждать.
– А если у вас еще остаются сомнения, тогда позвольте мне их рассеять… Вот так.
И он плюнул мне под ноги. И тут гнев взял надо мной верх. Багровая ярость – называю я его: всепоглощающее, всезатмевающее желание убивать и уничтожать. Я забыл, что Филиппа ждет меня в большом зале. Я помнил только о нанесенных мне оскорблениях: о том, что седой старец непростительно вмешивается в мои дела, о требовании священника, о дерзости Фортини, о наглости Виллардуэна; а теперь Паскини встал у меня на дороге и плюнул мне под ноги. Мир побагровел перед моими глазами. Я был во власти багровой ярости. Меня окружала гнусная нечисть, которую я должен был смести со своего пути, стереть с лица земли. Как попавший в клетку лев гневно кидается на прутья, так жгучая ненависть к этой нечисти подхватила и понесла меня. Да, они окружали меня со всех сторон. Я попал в ловушку. И выход был только один: уничтожить их, втоптать их в землю.
– Очень хорошо, – сказал я почти хладнокровно, хотя меня трясло от бешенства. – Вы первый, Паскини? А потом вы, де Гонкур? И в заключение де Виллардуэн?
Они кивнули в знак согласия, и мы с Паскини собрались отойти в сторону.
– Раз вы торопитесь, – предложил мне Анри Боэмонд, – и раз их трое и нас трое, то почему бы не покончить с этим сразу?
– Да, да, – горячо поддержал его Ланфранк. – Вы возьмите Гонкура, а я возьму де Виллардуэна.
Но я сделал знак моим добрым друзьям не вмешиваться.
– Они здесь по приказу, – объяснил я. – Это моей смерти они жаждут так сильно, что, клянусь честью, я заразился их желанием и теперь хочу разделаться с ними сам.
Я заметил, что Паскини раздосадован этой задержкой, и решил раздразнить его еще больше.
– С вами, Паскини, – заявил я, – я покончу быстро. Мне не хочется, чтобы вы медлили, когда Фортини ждет вас. Вам, Рауль де Гонкур, я отплачу за то, что вы попали в такое скверное общество. Вы растолстели, у вас одышка. Я буду играть с вами, пока ваш жир не растопится и вы не начнете пыхтеть и отдуваться, как дырявые меха. А как я убью вас, Виллардуэн, я еще не знаю.
Тут я отсалютовал Паскини, и наши шпаги скрестились. О, в этот вечер во мне проснулся дьявол! Быстрый и блестящий бой – вот чего я хотел. Но я помнил и о неверном лунном свете. Если мой противник посмеет рискнуть на встречный выпад, я покончу с ним, как с Фортини. Если же нет, то я сам применю этот прием – и скоро.
Однако Паскини был осторожен, хотя мне и удалось его раздразнить. Но я заставил его принять быстрый темп, и наши шпаги то и дело скрещивались, потому что в обманчивом лунном свете приходится больше полагаться на осязание, чем на зрение.
Не прошло и минуты, как я применил свой прием, притворившись, что поскользнулся, и, выпрямляясь, опять притворился, что потерял шпагу Паскини. Он сделал пробный выпад, и снова я разыграл растерянность, парируя излишне широким движением, совсем открывшись, – это и была приманка, на которую я решил поймать его. И поймал. Он не замедлил воспользоваться преимуществом, которое дало ему мое, как он думал, невольное движение. Его выпад был прямым и точным. И он вложил в него всю свою волю и всю тяжесть своего тела. А я только притворялся и был готов встретить его. Мой клинок чуть-чуть коснулся его клинка, и легким поворотом кисти, как раз в меру твердым, я отвел его клинок чашкой моей шпаги. Отвел чуть-чуть, на несколько дюймов так, чтобы острие шпаги скользнуло мимо моей груди, пронзив лишь складку атласного колета. Конечно, тело его следовало в этом выпаде за шпагой и встретилось правым боком на высоте сердца с острием моей шпаги. Моя вытянутая рука была твердой и прямой, как служившая ее продолжением сталь, а за сталью и рукой было мое подобранное, напряженное тело.
Как я уже сказал, моя шпага вошла в правый бок Паскини на высоте сердца, но не вышла через левый, ибо наткнулась на ребро (ведь убийство человека – это работа мясника). Толчок был так силен, что Паскини потерял равновесие и боком повалился на землю. Пока он падал, пока он еще не коснулся травы, я вырвал свою шпагу из раны.
Де Гонкур бросился к нему, но он жестом приказал ему заняться мной. Кашляя и сплевывая кровь, он с помощью де Виллардуэна приподнялся на локте, опустил голову на руку, а потом опять начал кашлять и сплевывать.
– Счастливого пути, Паскини, – смеясь, сказал я ему, потому что все еще был во власти багровой ярости. – Прошу вас, поторопитесь, потому что трава, на которой вы лежите, вдруг отсырела, и вы простудитесь насмерть, если не поторопитесь.
