Едва успели мы обменяться несколькими торопливыми словами, как началась страшная давка, и я и все мои верховые оказались в самой гуще толпы. Мириам укрылась за выступом ограды.
– Этого рыбака схватили? – спросил я.
– Нет, но он уже у самых городских стен. Он подъехал к Иерусалиму на осле, а впереди него и позади шли целые толпы, и какие-то несчастные глупцы, приветствуя его, называли царем Иудеи. Теперь наконец у Анны есть предлог заставить Пилата выполнить его желание. В сущности, этот рыбак уже приговорен, хотя приговор еще и не вынесен. Его песня спета.
– Но Пилат его не тронет, – возразил я.
Мириам покачала головой.
– Об этом позаботится Анна. Они притащат его в синедрион. И ему вынесут смертный приговор. Быть может, его побьют камнями.
– Но синедрион не имеет права никого казнить, – продолжал возражать я.
– Иисус не римлянин, – ответила Мириам. – Он еврей. По закону Талмуда он повинен и должен умереть, ибо он святотатственно нарушил закон.
Но я упрямо стоял на своем:
– Синедрион не имеет на это права.
– Пилат не станет возражать, если синедрион присвоит себе это право.
– Но это противозаконно, – перебил я. – А Рим в таких делах щепетилен.
– Тогда Анна найдет еще один выход, – улыбнулась Мириам. – И заставит Пилата распять Иисуса. Но так или иначе, это можно только одобрить.
Толпа рванулась вперед, увлекая за собой наших лошадей, и наши колени то и дело сталкивались. Какой-то фанатик упал, и я почувствовал, как конь, наступив на него копытом, пытается прянуть в сторону и встать на дыбы. Я слышал, как закричал упавший, и ропот толпы перешел в угрожающий рев. Но я обернулся и крикнул Мириам:
– Ты беспощадна к нему, а он, по твоим словам, никому не причинил зла.
– Я беспощадна не к нему, а к тому злу, которое он невольно может посеять, если останется в живых, – отвечала она.
Я едва расслышал ее слова, так как ко мне подскочил какой-то человек, схватил моего коня под уздцы и сильно дернул меня за ногу, намереваясь стащить с седла. Наклонившись вперед, я с размаху ударил его ладонью по скуле. Моя ладонь покрыла половину его лица, и я вложил в этот удар весь свой вес. Жители Иерусалима не знают, что такое настоящая оплеуха. Я часто жалел, что не знаю, сломал ему шею или нет.
На следующий день я снова увидел Мириам. Я встретился с ней во внутреннем дворе дворца Пилата. У нее был такой вид, точно она грезит наяву. Ее глаза смотрели на меня и не видели. Ее уши слушали меня и не слышали. Она была словно чем-то опьянена – ее отрешенный взгляд, полный недоверчивого изумления, напомнил мне вдруг прокаженных, которых я видел в Самарии после их исцеления.
Сделав над собой усилие, она как будто пришла в себя и все-таки осталась совсем другой. Я не мог разгадать выражения ее глаз. Никогда еще не видел я у женщин таких глаз.
Она прошла бы мимо, даже не заметив меня, если бы я не преградил ей дорогу. Она остановилась и произнесла обычные слова привета, но взгляд ее скользил мимо меня, ища поразившее его ослепительное видение.
– Я видела его, Лодброг, – прошептала она. – Я видела его.
– Да помогут ему боги, кто бы он ни был, если ваша встреча одурманила и его, как тебя, – рассмеялся я.
Но она словно и не слышала моей неуместной шутки: видение неотступно стояло перед ее взором, и она ушла бы, если бы я снова не преградил ей дорогу.
– Кто же этот «он»? – спросил я. – Может быть, это какой-нибудь восставший из могилы мертвец зажег твои глаза таким странным огнем?
– Это тот, кто других поднимает из могил, – отвечала она. – Воистину я верю, что он, Иисус, воскрешает мертвых. Он – Князь Света, Сын Божий. Я видела его. Воистину я верю, что он Сын Божий.
Из ее слов я понял только, что она встретила этого странствующего рыбака и заразилась от него его безумием. Ведь передо мной была совсем другая Мириам, ничем не похожая на ту, которая называла Иисуса чумой и требовала, чтобы он был уничтожен.
– Он околдовал тебя! – гневно вскричал я.
Глаза ее увлажнились, взгляд стал еще более глубок, и она кивнула.
– О Лодброг, он обладает чарами превыше всякого колдовства, их нельзя ни постичь, ни выразить словами! Но достаточно взглянуть на него, чтобы почувствовать: это сама доброта, само сострадание. Я видела его. Я слышала его. Я раздам все, что у меня есть, беднякам и последую за ним.
Она говорила с таким глубоким убеждением, что я поверил ей, как поверил еще раньше в то изумление, с каким прокаженные разглядывали свою чистую кожу. Мне стало горько при мысли, что эту божественную женщину мог так легко сбить с толку какой-то бродячий чудотворец.
– Что ж, следуй за ним, – насмешливо сказал я. – Ты, без сомнения, получишь венец, когда он вступит в свое царство.
Она утвердительно кивнула, и я едва удержался, чтобы не ударить ее по лицу, так тяжко было мне ее безумие. Я шагнул в сторону, пропуская ее, и, медленно пройдя мимо меня, она прошептала:
– Его царство не здесь. Он сын Давида. Он Сын Божий. Он то, что он говорит, и он то, что говорят о нем, когда хотят передать в словах его неизреченную доброту и его истинное величие.
– Мудрец с Востока, – посмеиваясь, сказал мне Пилат. – Он мыслитель, этот невежественный рыбак. Я теперь узнал его ближе. Я получил новые донесения. Ему нет нужды творить чудеса. Он более искушен в споре, чем самые искушенные из его противников. Они устраивали ему ловушки, а он смеялся над их ловушками. Вот, послушай.
И он рассказал мне, как Иисус смутил тех, кто хотел смутить его, приведя к нему на суд женщину, уличенную в прелюбодеянии.
– А что ответил он на вопрос о налогах? – воскликнул Пилат. – «Кесарево кесарю, а Божье Богу». Анна хотел подстроить ему ловушку, а он посрамил Анну. Наконец-то появился хоть один иудей, который понимает нашу римскую идею государства.
Затем я встретил жену Пилата. Взглянув ей в глаза, я мгновенно понял – ведь я уже смотрел в глаза Мириам, – что эта измученная, нервная женщина тоже видела рыбака.
– Он исполнен божественности, – шепнула она мне. – Он знает и верит, что Бог в нем.
– Быть может, он сам Бог? – спросил я мягко, потому что мне надо было что-то сказать.
Она покачала головой.
– Не знаю. Он этого не сказал. Но вот что я знаю: именно такие и есть боги.
«Покоритель женщин», – подумал я, покидая жену Пилата, продолжавшую грезить наяву.
Все вы, читающие эти строки, знаете о том, что произошло в последующие дни, а мне именно в эти дни пришлось убедиться, что чары Иисуса покоряют как мужчин, так и женщин. Он покорил Пилата. Он околдовал меня.
После того как Анна послал Иисуса к Каиафе и собравшийся в доме Каиафы синедрион приговорил Иисуса к смерти, неистовствующая толпа потащила Иисуса к Пилату, чтобы тот его казнил.
