Рэйчел вдохнула, выдохнула.
– О’кей. Я… подумаю, что можно сделать.
– У вас сильный акцент, – прищурился сэр Гилберт. – Часто «у» вместо «а». Ланкаширский?
– Йоркширский. Но вы же не хотите, чтобы он заговорил с йоркширским акцентом? – спросила Рэйчел и усмехнулась про себя: семейство Гуннов.
– Нет. Однако в целом мне все равно, что вы будете с ним делать. Разговаривать с ним, читать ему, да что угодно. Приступайте завтра в девять утра. Проведите с ним день и прикиньте план действий.
Сэр Гилберт взял планшет и начал читать журнальную статью. Так он дал ей понять, что беседа завершена.
* * *
На следующее утро Лукас не поехал на сафари. Как и его отец. Сперва Рэйчел подумала, что сэр Гилберт остался с намерением понаблюдать за ее методами обучения, однако чем занимаются Рэйчел и Лукас, его, по-видимому, совершенно не интересовало. Он не выходил из своей палатки: планшет, изящный кожаный портфель с документами и телефонные звонки занимали все его время. (В отличие от Рэйчел, лишенной мобильной связи, сэр Гилберт привез в собой нечто вроде спутникового телефона, каким пользуются военные, – довольно массивное устройство со съемной антенной – и почти все утро потратил на разговоры.)
Утро с Лукасом подняло Рэйчел настроение. В Оксфорде она сталкивалась с выпускниками Итона, и хотя людьми они были разными, по крайней мере одна черта была присуща им всем: громадная и нескрываемая уверенность в своих силах. Такую укорененную самоуверенность Рэйчел считала подарком судьбы: как, должно быть, здорово чувствуешь себя, зная, что твое благосостояние и уровень образования не только оградят от самых тяжких неурядиц, но и прямиком направят тебя в ту жизнь, где сбудется твое предназначение, обретенное еще в колыбели, – управлять жизнью других людей. Но стоило ли удивляться, когда эта уверенность, вскормленная и взращенная неукротимыми родительскими амбициями, порою оборачивалась колющим глаз высокомерием, чего, несомненно, и побаивался сэр Гилберт в отношении карьерных успехов своего сына.
Однако утреннее общение с Лукасом навело Рэйчел на мысль, что Лукас не столько заносчив, сколько подавлен. Математический факультет выбрал не он. Его подлинной страстью были античные цивилизации, но «мама наложила на них вето», сообщил он, «по ее мнению, это наука для Микки-Мауса». И было решено, что математика куда лучше подготовит его к работе в Сити, тем более что до сих пор его обучение и воспитание служило отменным фундаментом именно для такого рода деятельности. Вскоре Рэйчел обнаружила, в чем его проблема: ему решительно не хватало навыков общения с учетом интересов другой стороны. О чем бы она его ни спрашивала – об искусстве, театре (еще одно его увлечение), книгах или политике, – вместо осмысленного либо содержательного ответа ей выдавали хвастливую реплику о сочинении, удостоенном награды, или о высших баллах за самостоятельную работу; о произнесенной речи, что вызвала стоячую овацию, или о знаменитом писателе, с чьими детьми Лукас проводил каникулы. Будто рефлекторная деятельность его мозга была заточена исключительно на соревнование и первенство во всем. В этом нет его вины, полагала Рэйчел, и терпение ее лопнуло лишь однажды, когда Лукас заявил с трагическим видом: «Если не поступлю в Оксфорд, это будет катастрофа. Что же мне, учиться в университете Микки-Мауса вместе со всяким быдлом?» После чего Рэйчел объявила обеденный перерыв.
Вскоре после полудня в лагерь прибыл еще один гость; вероятно, в Скукузу он прилетел тем же рейсом, что и Рэйчел днем ранее. Обедал он вместе с Лукасом и сэром Гилбертом – предполагалось, что Рэйчел будет питаться в одиночестве за собственным столом на деревянном настиле-террасе, – однако после обеда новоприбывший не поленился подойти к ней и представиться.
– Здра-авствуйте, – нараспев произнес он тоном, явственно смахивающим на заигрывание. – И кто это у нас здесь?
– Меня зову Рэйчел. Я занимаюсь с учеником по приглашению сэра Гилберта и его семьи.
– Фрэнсис, – сказал он, пожимая ей руку. – Фредерик Фрэнсис. Для друзей Фредди.
Лет сорока пяти, прикинула Рэйчел. Подтянутый, ухоженный и, в качестве единственного атрибута среднего возраста, легкая седина на висках. Он не был неприятным, напротив; но что-то в нем, нечто неуловимое, вызывало желание держаться от этого человека подальше.
– Вы новенькая, верно? – спросил он. – То есть прежде вы не были знакомы с этой семьей?
– Нет. Я приехала только вчера.
– Надолго?
– Точно не могу сказать, – рассмеялась Рэйчел. – Сроки не определены.
– Ах да. Сэр Гилберт любит устраивать сюрпризы.
Не до конца понимая, что он имеет в виду, а также из необходимости заполнить последовавшую паузу Рэйчел спросила:
– Вас уже разместили в палатке?
– Увы, нет, – ответил он. – Я возвращаюсь в Лондон вечерним рейсом.
– Вау, – не в первый раз за последние два дня изумилась Рэйчел. – Ехать в такую даль всего на полдня?
– Что поделаешь, сэра Гилберта временно не будет в Лондоне, а мне потребовалась его подпись на кое-каких бумагах. И безотлагательно.
– А, понятно, – сказала Рэйчел, хотя понятно ей было мало что. – Значит, вы работаете на сэра Гилберта?
Он притворился, будто вопрос заставил его всерьез задуматься:
– Как ни ответишь, все будет не совсем правда. Работаю ли я на него? Или я работаю на себя? А может, он работает на меня?
Рэйчел была не в настроении разгадывать загадки.
– Что у вас за бизнес? – поинтересовалась она напрямик.
– Перед отъездом, – пообещал он, – я дам вам мою визитку.
То ли он солгал, то ли забыл, однако когда в 4.30 пополудни Фрэнсис выезжал из лагеря, он одарил ее не визиткой, но долгим оценивающим взглядом из окна «лендровера», и Рэйчел почему-то ощутила резь в желудке.
* * *
Не успел мистер Фрэнсис добраться до аэропорта Йоханнесбурга, как Рэйчел и все Ганны засобирались следом. В шесть вечера Мадиана с девочками вернулась с очередного сафари, и о сноровке гидов леди Ганн отозвалась совсем уж уничижительно.
– Гилберт, милый, – продолжила она, когда близняшки убежали в палатку, чтобы переодеться в купальники, – мы здесь даром теряем время. В парке нет львов, вообще нет. Сегодня мы опять глазели на этих дурацких слонов.
– Я уже говорил, в моих силах обеспечить тебя почти всем. Но, боюсь, не львами.
– Тогда мы можем паковать вещи и возвращаться домой.
И на следующий день они так и поступили. Ранним утром чемоданы были уже собраны; Мадиана, Рэйчел и дети полетели в Лондон, а сэр Гилберт сел на самолет до Сингапура, хотя о конечном пункте его поездки оставалось лишь догадываться. Мадиана определенно не знала, куда он отправился, и не было заметно, что ее это беспокоит. Об этом и многом другом, что озадачивало при знакомстве с сэром Гилбертом и его семьей, размышляла Рэйчел во время одиннадцатичасового полета домой. Ей было о чем подумать – в конце концов, не так уж часто в ее жизни случалось столько загадочного, как за последние несколько дней. Но в этой сумятице воспоминаний чаще прочих перед ее мысленным взором вставала одна и та же картина – панорама лагеря, как ни странно. Лагерь, забронированный до конца недели сэром Гилбертом и теперь обезлюдевший: мертвенная гладь бассейна, пустынные бар с рестораном, уволенный персонал и сами палатки в сероватой тени мушмулы, брошенные за ненадобностью.
