В обществе Анатолия я чувствовал себя неловко, скованно. Было в нем что-то неприятное, как будто бы дух его илом и слизью порос. Человек вроде бы вежливый, улыбчивый, разговорчивый, но в глазах такая пустота, что страшно становится.
– А что же насчет икон с волчьим ликом? Мне о них интереснее узнать.
– Не лез бы ты, парень, в эти дебри, – покачал головой художник. – Мало кому удается оттуда целым выйти.
– Откуда – оттуда? – насторожился я.
– Ты на меня посмотри! Дело мое дрянь. Не выкарабкаться уже из всего этого… А иконы с волками… Да я и не знаю ничего почти о них. Просто подивился, что один и тот же заказ мне четыре разных человека повторили. Странный заказ такой, ведь нет ни беса такого, ни святого. Есть святой Христофор. Киноцефал. Песья голова у него. Когда первый заказчик пришел, я сначала решил, что он о звероподобном Христофоре толкует. Но нет, речь шла о другом образе. Черный волк, вокруг – белое свечение, пальцы у него когтистые, но длинные, в мудры сложены, слюна из пасти окровавленной капает. И стоит он на человеческих костях.
– Кто же были эти заказчики? У вас не осталось их телефонов?
– Нет, – развел руками Анатолий. – Все четверо секретничали. Разговоров со мною не поддерживали. Я же любопытный – расспросить что-то пытался. Все четверо отдали деньги вперед и заставили сразу назвать день, когда им за работой готовой приходить. Мы договаривались о дате и времени – они и приходили, ни разу не опоздал никто. Имен своих не назвали даже.
– А как они о вас узнали?
– Да кто же их разберет! Все четверо на улице подошли ко мне, на Арбате. А за иконой в мастерскую мою приходили. Все вроде бы остались довольны. Трое мужчин и одна женщина.
– А как они выглядели? Может быть, была какая-то необычная деталь?
– Нет, – вздохнул художник, обычные люди, таким в толпе легко затеряться. Просто одетые. Всем уже за сорок. Женщина не то чтобы хороша собой, но что-то в ней было. Взгляд безумный, это притягательно. Но если честно, я бы уже их и не узнал в толпе. Через меня каждый день много людей проходит, все лица сливаются в одно усредненное лицо…
– Тогда давайте договоримся так! Я вам оставлю свой телефон. И если кто-нибудь еще закажет такую икону, вы немедленно мне позвоните и сообщите, когда в следующий раз собираетесь с заказчиком встречаться. А я вам заплачу за это втрое больше, чем стоит икона.
Анатолий с сомнением посмотрел на мои истрепанные ботинки.
– Не волнуйтесь. Это не мой интерес. А человек, который ищет ваших заказчиков, состоятелен, – я вовсе не был уверен, что Семенов располагал обещанными мною средствами, но ведь мне надо было как-то заинтересовать меркантильного Анатолия.
Уходил я от него с тяжелым сердцем. Я был уверен, что он никогда не позвонит Семенову.
– Алена моя ведь всегда странная была, – однажды за обедом признался Семенов.
Мы с ним теперь были не разлей вода – все в офисе привыкли к этой странной дружбе и даже перестали о нас сплетничать. По дороге в офис он заезжал за мною. Мы вместе ходили обедать в заводскую столовую напротив нашего здания. Там, над заветренными сосисками с горошком, преимущественно молчали. Наш общий секрет не требовал детальных обсуждений. Но и в молчании этом было нечто большее, чем отсутствие слов. Оно было наполнено смыслом. Мы оба думали вслух – об одном и том же. Словно в тетрис играли аргументами, выводами, вырванными из контекста фразами и непроверенными фактами. Иногда получалось так, словно мы читаем мысли друг друга. Одновременно вскидывали голову и начинали говорить – практически одно и то же. Такая синхронизация случается у близких друзей. Как это работает – ученые до сих пор не выяснили. Мозг человека – самая большая загадка и самая таинственная из неоткрытых территорий.
– Всегда была странная… С детства. Мне надо было больше уделять ей внимания. А я – все работа, работа. Крутился как-то. Надо было выживать.
– Не стоит себя обвинять. Все ведь так делают.
– В детстве она по ночам бродила. Лунатик. Иногда выйдешь в кухню воды попить и замрешь от неожиданности и страха. Дочка стоит в коридоре и раскачивается. Глаза широко распахнуты, но не видит она ничего. Постоит-постоит, да и пойдет обратно в свою кровать. А утром не помнит ничего, как и не было.
– Многие дети – лунатики, – попытался неловко утешить я.
– Нет, эта отличалась… Я тогда значения не придавал, а теперь вспоминаю – она с детства о волках все время говорила.
– О Стае? – насторожился я.
– Не совсем… Но все-таки… Вот помню, крошка совсем, в школу еще не пошла. Ночью не спит. Говорит: «Папа, скоро меня волки заберут! Вы с мамой обо мне не плачьте». Я ее начинал утешать, говорил – не бойся, сон дурной просто. А она отвечала: «Я и не боюсь. Просто знаю». Разве это нормально для маленького ребенка?
Я покачал головой. Мне было больно наблюдать за тем, как Семенова терзает чувство вины. Создавалось впечатление, что он все время мрачно перебирает в памяти какие-то сценки из прошлого и пытается оценить – мог ли он заранее предвидеть беду, мог ли предотвратить. И ежеминутно выносил себе самому страшный приговор: мог. Я не представлял, как же можно вот так выживать, словно тебя постоянно кто-то судил и каждый день объявлял виновным. Стоишь, такой одинокий, пленник своей страшной ошибки, охраняемый равнодушным конвоем. А присяжные заседатели смотрят на тебя с брезгливым любопытством, как на извивающуюся жирную личинку с прозрачной кожицей. Чтение многостраничного приговора, и вот тебя уводят в темноту, лязг замка за твоей спиной, а впереди – только вечность, исполненная одиночества. И не будет у тебя времени ни смириться, ни привыкнуть, ни осознать, потому что следующим утром все начнется заново. Бесконечная лента Мебиуса.
– Алена говорила: ко мне волк во сне приходит. Говорит со мной, смотрит. Говорит, что я не от людей, я – от них.
Я нахмурился – вдруг вспомнилось, как моя Татьяна рассказывала почти то же самое о своем погибшем брате. Но я не был уверен, что все это стоит передавать Семенову. Вроде бы важная информация для такого въедливого искателя, как он, давно живущего на границе реальности и мрачной сказки. Но как будто бы во мне срабатывал невидимый предохранитель. И я просто сочувственно молчал.
– А мы с женой думали – просто ранимая чувствительная девочка. Бред романтичного впечатлительного ребенка. Однажды она книгу нашла о народной мифологии, там была глава о волкодлаках. Там был рисунок – простой совсем, схематичный, из лицевого списка восемнадцатого века. Алена посмотрела и ахнула – это он, он, Волкодлак ко мне по ночам ходит. Жена книжку у нее отняла, спрятала куда-то. Но Алена нашла и какое-то время с ней ходила. Ей тогда лет четырнадцать было… Кто знал, что все так обернется. А книга у меня до сих пор осталась. Когда все это произошло, я ее нашел… Открыл главу нужную и обомлел – вся книга как новая, а эти страницы такие зачитанные, что буквы почти истерлись. Как фолиант средневековый.
