– Конечно, помогу! – Я опустился на корточки, чтобы быть с нею на одном уровне и смотреть ей в глаза. – Что мне сделать? Ты плохо себя чувствуешь? Ты хочешь, чтобы я позвал врача? Я сегодня же дозвонюсь до твоего отца! Он в другом городе, но в гостинице должен быть телефон!
– Отец… Не надо. Нет. Отец – нет, – она говорила отрывисто, как дикарка. Не могла связать всплывающие из памяти слова во внятные предложения. – Помоги мне. Дверь.
– Ты… ты хочешь, чтобы я отпустил тебя… Но…
– Дверь, – громче повторила Алена, и теперь в ее интонации появилось что-то нездоровое. Она по-птичьи наклонила голову. Из уголка растрескавшихся в кровь губ свисала тонкая струйка вязкой слюны.
– Дверь – не могу, – почти прошептал я. – Я обещал. Я все ему расскажу. Я попробую его убедить, что тебе нужна помощь! – Я вовсе не был уверен в том, что она понимает мои слова. – А если не получится… Тогда я сам покончу с этим кошмаром и приведу сюда врачей! Надо только подождать четыре дня.
– Федор, – произнесла она. – Помоги мне. Федор.
– Меня зовут Артем, – напомнил я.
– Федор, – настойчиво повторила Алена. – Найди. Помоги мне. Отец – нет.
– Ты хочешь, чтобы я нашел какого-то Федора?
У меня вспотели ладони, а сердце забилось сильнее. Столько месяцев Семенов шел по следу тех, кто лишил сознания его дочь, а я – вот так, запросто, получил какую-то наводку, можно сказать, из первоисточника. Правда дорого ли стоит такая информация. Ну Федор и Федор. Мало ли в нашем городке Федоров.
– Больница, – из последних сил выдавила из себя Алена, быстро облизав сухие губы сероватым языком.
– Тебе надо попить, – я вернулся к миске, в которой была свежая вода, и поставил ее под нос девушки. Я больше не чувствовал себя в опасности. – На. Вот. Пей.
Алена не пошевелилась. Я нашел в кармане чистый носовой платок, пропитал его водой и поднес к ее губам. Она повела носом и кажется, не понимала, что ей следует делать. Выдавил несколько капель на ее губы. Так поят смертельно больных. Алена судорожно сглотнула. И вдруг, подавшись вперед, впилась зубами в мое запястье. С такой силой, скоростью и яростью, которую невозможно было ожидать от этого ослабевшего существа. От неожиданности я вскрикнул и попытался отдернуть руку, но она вцепилась меня крепко. Самым жутким было то, что она смотрела мне в глаза. Просветлевший внимательный взгляд. Как будто бы она прекрасно отдавала отчет, что делает.
Врач в травмпункте хмуро осмотрел мою руку.
– Собака, говорите, укусила?
– Ну да… – поежился я.
– Хоть бы придумали, что обезьяна, – хмыкнул врач. – Потому что на самом деле это был человек.
Он обработал рану, сделал мне прививку от столбняка – все это в мрачном молчании. Я занервничал и пожалел, что не отъехал подальше, а имел неосмотрительность обратиться в травмпункт ближайшего к дачному товариществу маленького городка. А что, если врач этот вызовет милицию? Получается, что Семенов столько месяцев оберегал своей секрет, а я мог разрушить все из-за одного неосторожного действия. Ситуацию надо было срочно спасать.
– Да стыдно признаться, – я старался, чтобы улыбка моя выглядела как можно более легкомысленно. – С девушкой своей поссорился. А она темпераментная у меня. Чуть что, сразу набрасывается. Не буду же я ее бить. Обычно просто отталкиваю, защищаю себя. А тут – не доглядел, в руку мне впилась. Да так крепко! Я и не знал, что люди так больно кусаться могут.
– Люди и не так могут, – вздохнул врач, – и вообще, самое страшное и жестокое животное – это человек. А что у вас с девушкой случилось? Изменил поди?
Я с улыбкой потупился. Хорошо, когда оппонент сам подбрасывает версии – не надо ничего и придумывать.
– Ну бывает, – даже как будто бы посочувствовал мне врач, мгновенно смягчившись. – У меня самого тоже баба лютая. Когда я однажды загулял, со сковородкой чугунной за мною бегала. Думала, вообще прибьет… Ну я тоже хорош, на подружку ее запал. Уж больно красивая подружка та была. И сука, конечно. Как и все они.
– Точно! – согласился я. – Ничего, до свадьбы заживет!
– До свадьбы, – скривился врач. – Ты только, парень, не вздумай на такой жениться. Не повторяй моих ошибок.
У Федора был глаз наметан – в любой толпе он сразу вычислял тех, кто был его крови, тех, кто мог стать частью его Стаи. Этих особенных людей выдавал взгляд – внимательный, осознанный, ясный, как у любопытного ребенка. Такие люди жили настоящим, не погружаясь в морочные омуты памяти, не поддерживая связь с полуистлевшими и приукрашенными воображением призраками прошлого, не строя воздушные замки, не питая ни сладких иллюзий, ни страхов по поводу собственного будущего. Они просто жили в настоящем моменте, они были слишком жадны до жизни, чтобы разменивать ее минуты на игры разума. Это вовсе не значило, что они были лишены воображения или веры в чудо. Просто истинным чудом были для них вещи, на которые иные и внимания-то не обращали, проживая машинально. Прикосновение прохладного воздуха к лицу. Глубокий вдох. Располосованное далекими перистыми облаками небо. Равнодушно выглянувшая из-за тучи надкушенная луна. Задумчивое лицо встречного прохожего. Чья-то улыбка. Чей-то смех. Крепкий горячий чай с сахаром. Запах липы поздним июнем.
Они были как дети. Для ребенка найденный на тропинке майский жук – диковина, инопланетный космический корабль. Ребенок не просто отмечает краешком сознания – «о, жук ползет», он замечает детали. Как трепещут крылышки, как бензиново переливается брюшко, какой пушистый ворс на нервных подвижных лапках.
Повседневность исполнена истинными чудесами, только вот однажды наступает день, когда ты перестаешь их замечать.
Федор не выглядел на свои лета. Он был привлекательным мужчиной – высокий, поджарый, темные волосы лишь слегка посеребрены сединой, несмываемый загар, сильные руки, римский нос, внимательный взгляд. Но самое главное – ощущение, что за его плечами – космос, вечность, бездна. Это с него безошибочно считывалось даже теми, кто никогда не полагался на чувственное восприятие и был лишен осознавания его оттенков. Федор нравился женщинам, очень. В молодости он наделал много ошибок, испробовал много социальных схем – от классической патриархальной семьи до странной коммуны с гаремом – только вот из каждый подобной истории выходил слегка надкушенным. Каждый раз ему нужно было время, чтобы восстановиться, зализать раны и вернуться к целостному и привычному себе. И однажды он решил больше не тратить время на подобные игрушки.
Почувствовал себя преодолевшим человеческую любовь. Многие так привязаны к ощущению себя любимым кем-то и к собственным направленным чувствам только потому, что это для них единственный способ столкнуться с вечностью лицом к лицу. Конечно, кроме смерти. Этот тонкий упоительный момент – двое смотрят друг другу в глаза, и обоим кажется, что время замерло, вокруг – постапокалиптическая тишь, и больше не будет ничего, кроме вот этого распирающего грудь торжественного счастья. А вот и фигушки. Эти люди еще годами будут по инерции плыть бок о бок, на скудном топливе того самого момента, когда словно сам Бог взглянул на тебя из чужих глаз и улыбнулся тебе чужой улыбкой. Но потом место вечности займет социум, начнется узнавание, взаимные обиды, требования, попытки перекроить чужую жизнь, чтобы было удобно.
