За несколько дней до очередного новолуния моя девушка Татьяна за ужином вдруг сказала:
– А ты знаешь, Артем, ведь это наш последний вечер вместе.
– Что? – удивился я. – Ты решила бросить меня? Но…
– Все не так просто. Ты говорил во сне.
– Опять начинается? – нахмурился я.
Какого труда мне стоило держать Татьяну в рамках реальности, не дать ей скатываться к привычному морю безумия, покачиваться в его нежных волнах.
Молодым и красивым безумие к лицу. Людям нравится смотреть в чье-нибудь красивое лицо и разгадывать чужие тайны. Красавица с сознанием, похожим на лабиринт Минотавра – это притягательно, как сюжет европейского авторского кино. Но я волновался за Таню.
Странно, я был так молод, я еще не задумывался о том, чтобы пережить волшебство родительства, почувствовать себя богом-творцом. Но в отношении этой женщины испытывал именно что-то похожее на отеческую заботу. И переживал я за нее по-отечески. Она так и не стала для меня смыслом жизни. Я ее по-своему любил – была и страсть, и щемящая нежность, и желание любоваться ее лицом, когда она глубоко задумывается, спит или рисует свои странные картины. Были какие-то планы. Я мечтал вывезти ее к жаркому морю, гулять с нею душной ночью близ буйных кустов жасмина, засыпать в гамаке, на пляже, есть диковинные фрукты с ножа, наблюдать за далекими спинами играющих дельфинов. Мечтал и о чем-то обычном – научить ее кататься на велосипеде, выбраться вместе с палаткой к большому озеру и печь там картошку в костре. Однако каких-то размашистых воздушных замков – как мы вместе стареем, как у нас дети и внуки, как мы покупаем домик-дачку с заросшим старыми яблонями садиком – не было. Не было никогда.
Я точно знал, знал с самого начала, что мы вместе ненадолго, мы – беззаботные попутчики, делящие купе. Но я также знал, что без меня эта девушка пропадет. Она – бумажный кораблик, который выпустили в уличный ручеек.
Я не сомневался, что, даже если мы расстанемся сейчас, у Тани не будет отбоя в кавалерах. Но пройдет пять лет, десять, двадцать, ее виски посеребрит седина, губы станут тонкими, а взгляд – мутным, потому что она постепенно растворится в океане собственного бессознательного. И то, что сейчас в ней так привлекает – ее безмерная чувственность, ее умение делить каждую эмоцию на оттенки, ее гурманское отношение к ничтожным частностям мира, ее готовность прислушиваться к полунамекам, снам и смутным предчувствиям – это ее в конце концов и погубит. Общество приклеит на ее испещренный морщинками лоб несмываемый ярлык – «городская сумасшедшая».
И мне было обидно за эту будущую Таню. И возможно, я брал на себя слишком много, но мне казалось, что я могу все изменить, сейчас, на старте. Выправить ее. В благодарность за тот водопад эмоций, которые она мне дает, за бесконечные ночи, которые растворяли нас друг в друге.
– Это другое, – поморщилась Татьяна. – Я с детства чую Волкодлака. И мне даже бывает обидно, что всегда ему нужна не я, а кто-то из моих близких. Волкодлак всегда забирает близких. Брата. Тебя.
– Ты так говоришь, как будто бы я уже мертвый.
– Еще нет, – невозмутимо ответила Татьяна. – Но я знаю это выражение лица. Я хорошо его знаю, поверь. Такое лицо было у моего брата незадолго до того, как его позвали. Такое лицо сейчас у тебя.
Я в очередной раз поразился ее прозорливости. Я прекрасно умел держать себя в руках и быть скрытным. Ничего не говорил ей о встревожившем меня сне. Но она умела читать по глазам, она все почувствовала и поняла. Одно из ее любимых выражений: «Ты слишком громко думаешь».
– Тебя позвали, – развела руками Татьяна. – И ты решил идти.
– Давай поговорим об этом, – я взял ее за руки. – Давай я тебе все расскажу.
– Артем, а ведь ты не можешь мне рассказать ничего, кроме того, что я и сама знаю. – Она была так спокойна, что на минутку это я почувствовал себя нестабильным рядом с ней, мы как будто бы поменялись ролями. – Потому что ты и сам пока не понимаешь ничего. Потому что это невозможно понять. Это надо либо принять и пойти туда. Либо оттолкнуть от себя, накачаться снотворным и антидепрессантами, погрузиться в быт и надеяться, что со временем о тебе забудут. Погруженные в быт неинтересны Волкодлаку. Он ищет свободных. Тех, кто уже ему принадлежит.
– Но почему ты сказала, что это наш последний вечер?
– Потому что я не хочу ничего больше об этом знать. – Таня отвернулась к окну. – Я не хочу знать финал. Это малодушие, возможно. Ты решил пойти. Туда, в лес. Возможно, ты вернешься невредимым – мой брат тоже надеялся вернуться. Возможно, сгинешь также, как сгинул он. Возможно, через несколько дней я прочитаю в какой-нибудь газете о том, что дворовый пес нес по улице твою оторванную ногу. Но это маловероятно. Потому что я не читаю газет… Сегодня мы будем вместе, а ранним утром я сяду в электричку и уеду в один монастырь. Меня там знают. Я там уже отсиживалась однажды, когда мне нужно было успокоение. Ты не волнуйся, со мной не случится ничего плохого.
Все это звучало как безумная шутка, но за почти полгода, что мы были вместе, я достаточно хорошо изучил ее, чтобы понять – эта женщина никогда не играет в манипуляции. Она – герметический «божественный дурак», нулевой аркан,
Это было так неожиданно и так предсказуемо. С появлением Татьяны в моей жизни стартовал новый период – за ней потянулся и Семенов с его перевернувшей мой мир историей, и весь этот бред о людях-волках, которые каждые полнолуние и новую луну бегают по лесу, чтобы встретить тех, кто сам вышел их позвать.
Мне не хотелось потерять ее вот так, внезапно и глупо, но я не находил моральных сил на уговоры. И мой внутренний адвокат придумал решение: я найду Татьяну. Закончу расследование Семенова, а потом разыщу этот монастырь и заберу ее. И все будет как прежде.
И была ночь, в которую мы были близки в последний раз, и было утро, когда я оставил ее теплую и спящую в постели, а сам наскоро позавтракал хлебом и чаем и отправился туда, куда был зван.
– Не ходи туда, – говорили ей те, кто понимал в сути вещей больше, чем она сама. – Тебе рано еще. Пропадешь.
Женщина в глубине души была с ними согласна. Но что-то внутри ее звало, и в конце концов она решилась положиться на этот неведомый, глубинный, слышимый ею одной голос. В конце концов, к своим сорока пяти она давно перестала верить в случайности и воспринимала окружающий мир как совершенную картину взаимопереплетений.
Решающим аргументом стал сон. Необычный сон. Была душная августовская ночь, воздух был похож на разогретое желе. Она долго вертелась на пропитавшихся потом простынях, ходила на кухню попить, курила в окно, пыталась успокоить ум книгой. Она чувствовала себя ужасно вымотанной, но уснуть не могла. Это было неприятное давящее состояние – как будто бы на грудь положили груду горячих булыжников. Уже на рассвете, когда воздух за окном посерел, ей удалось провалиться в тягучий морок, жалкое подобие сна. Хороший сон – это когда как в пропасть черную прыгаешь, она же словно блуждала в сером мире, среди мутных теней, обрывков чужих фраз, осколков собственных впечатлений и ожиданий.
