Наверное, если бы я запаниковал, дернулся, попытался убежать, она бы на меня напала. Но я просто стоял, немного согнувшись, в мои виски стучала горячая кровь, я ловил ускользающее дыхание, а деревья плясали перед моими глазами, как ведьмы на шабаше.
Алена, видимо, решила, что я не стою того, чтобы задержаться, и продолжила свой бег.
Уже почти совсем стемнело. Небо было ясным и безлунным. Черная луна. Еще в Средние века считалось, что день, когда луна целиком исчезает с небес, лучше всего подходит для самого темного, тайного, вредоносного колдовства. В этот день богиня Геката предстает своим жрецам в образе мрачной молчаливой старухи, вооруженной серебряным серпом.
Путь Алены лежал на вершину холма. Она бежала сквозь густой еловый лес, я не мог передвигаться так быстро и все-таки отстал. Алена прекрасно ориентировалась в темноте, я же был вынужден осторожно переставлять ноги и брести, вытянув руки вперед, чтобы не напороться на дерево.
И вот в какой-то момент я услышал волчий вой – чистый, низкий и уверенный – и понял, что это она, Алена. И со всех сторон леса вторили ей другие, вой приближался, воздух наполнило предвкушение чего-то особенного, и все понимали, что важный рубеж пройден, и ничего не будет как раньше, и даже меня, непосвященного, наполнило какое-то торжественное волнение. Совсем рядом со мною хрустнули ветки, кто-то пробежал мимо, и я с опаской вжался в ствол дерева, но волкам было не до меня. Вся Стая собиралась на вершине холма, это была их луна и их ночь.
В следующий раз я увидел Семенова в небольшой часовенке у городского кладбища. Исхудавший, с запавшими щеками и решительно сжатым ртом, в дешевом нарядном костюме с проблеском и светлых матерчатых туфлях… Его сложенные жилистые руки сжимали тонкую свечу, а молоденький рыжебородый поп пел над ним о царствии небесном.
Семенов собирался в далекий путь, я же был единственным, провожавшим его на перроне.
В последнее время я не питал к нему добрых чувств, но смерть всегда успокаивает страсти и отменяет обиды. Целуя его в прохладный и будто бы вощеный лоб, я чувствовал лишь светлую грусть.
На следующий день после того, как Алену поглотил лес, он не появился в офисе, никого не предупредив, что было странно для такого педанта. Ему звонили – только вот все без толку, длинные гудки. Кто-то из наших коллег даже радовался – мол, а все-таки есть в нем что-то человеческое, работу вот прогулял, перебрал с беленькой, видать. Но я почему-то с самого начала, едва бросив взгляд на его пустой стул, понял, что случилась беда, Семенова больше нет. В этом предчувствии не было ни паники, ни тоски, ни естественного ужаса, который испытывает каждый смертный, соприкоснувшийся с равнодушной бездной. Просто констатация факта.
Предчувствие не обмануло – уже к обеду в офисе появился следователь, который сообщил, что Семенов выбросился с балкона, не оставив последней записки. Это было очевидное самоубийство – многие видели, как он стоял на перилах и щурился на солнце перед тем, как сделать последний шаг в пустоту. Следователь задал всем по парочке формальных вопросов и ушел, оставив наш спокойный тихий офис в состоянии возбужденного улья.
Семенова кремировали, а для его праха я выбрал простую серую урну, которую поставили в стенку колумбария.
Татьяну я так и не нашел. Когда она сообщила, что уходит от меня и собирается восстановиться в дружественном монастыре, я не забеспокоился, отпустил ее легко. Мне были известны ее тропы, я примерно знал, где может быть это место, где она привыкла латать душу. Через несколько дней после похорон Семенова я туда отправился с намерением увезти Таню домой. Меня встретила приветливая послушница, которая сразу же вспомнила красивую девушку с седыми волосами. «Да, она приезжала, но пробыла всего четыре дня. Потом сказала, что ей достаточно. У нас место волшебное, здесь люди быстро находят свой путь. Вот и она нашла свой». Больше ничего мне узнать не удалось. Я пытался обзвонить немногочисленных Таниных знакомых, но никто ничего о ней не знал.
Вспоминал я о ней часто, но без какой-то тоски, скуки или желания все изменить. Она была ускользающей красотой и обреченным счастьем.
Впоследствии мы увиделись уже в конце нулевых, в Москве. К тому моменту история о Волкодлаке осталась в памяти как странный сон. Я с головой погрузился в дела земные. Нашу контору расформировали, и я переехал в Москву, где устроился младшим менеджером в компанию, торговавшую ювелирным серебром.
Это был мой спасательный круг – мне нужно было отмыться от мрачных воспоминаний, сделать так, чтобы прошлое побыстрее растворило и Семенова, и людей-волков, и каргу с ее мертвецами, и черные иконки, с которых посмеиваются бесы, и безлунное глубокое небо, похожее на зеркало Вечности.
На работу я приходил раньше всех, а домой возвращался за полночь. Я был единственным человеком «со стороны», без высшего образования и понимания процесса, однако меня заметили и продвинули – сначала стал старшим менеджером по закупкам, а потом и коммерческим директором.
Поварившись в бюрократическом котле несколько лет, я понял, что университеты пройдены, нужный опыт – получен. Уволился и открыл свою компанию, которая начала быстро набирать обороты. Занимался я продвижением малоизвестных дизайнеров. Находил где-то самородок и делал из него бренд, за творениями которого начинало охотиться все светское общество. У меня были миллионные обороты, четыре магазина в центре города и больше сотни сотрудников. Я стал сытым и медлительным, новая жизнь пришлась мне впору.
И вот однажды на художественной ярмарке в Манеже я увидел картину, которая заставила меня на секунду потерять самообладание – как будто бы прошлое накрыло меня штормовой волной. Странная картина – Красная Шапочка, пожирающая волка. Сероглазая серьезная девочка с фарфоровым лицом, в простом крестьянском платье и деревянных башмачках. Ее маленькие пухлые ручки были перепачканы в крови и на губах – тоже кровь. Она сидела на корточках перед мертвым волком и вытягивала кишки из огромной раны на его брюхе. Волк был мертв, но глаза его жили – желтые умные глаза, которые с картины прямо в душу смотрели. Люди шли мимо и замирали на секунду – картина производила впечатление выстрела в сердце. Никто не мог выдержать волчьего взгляда дольше нескольких секунд – по их истечению праздно шатающиеся приходили в себя, улыбались собственной впечатлительности: «Ну надо же, какая хрень привиделась, и нарисуют же такое! У художника явно не все в порядке с головой!» – и шли по своим делам.
Я же обратился к координатору стенда, попросил показать другие работы художника.
– Да я вас сейчас с самой художницей познакомлю! – обрадовалась та, почувствовав во мне потенциального солидного покупателя. И позвала куда-то в сторону, – Таня!
Вот тогда я и увидел ее.
Прошло почти двадцать лет, и от той Татьяны, которую я знал и любил, не осталось и следа. Я мог ожидать от нее все, что угодно – что она сгинет в психиатрической клинике, что она бросит все и уедет жить к пигмеям в Габон, что она станет босоногой хиппи-проповедницей – будет бродить по миру и в обмен на яблоки и хлеб читать и рассказывать притчи и стихи. Но вот то, что она освоится в обществе, приживется, притворится его частью и отхватит себе кусочек места под солнцем – этого я не мог и предположить.
