Капитан покачал головой.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал он.
День 26: 23 мая
К этому времени нам казалось, что за днями, когда погода не мучает нас, неизменно последуют их противоположности, и океан снова примется бросать баркас из стороны в сторону, и мы снова будем вцепляться в борта, надеясь, что день нашей погибели еще не пришел. А затем я, измотанный, изголодавшийся, отыскивал у кормы место поудобнее, преклонял голову и закрывал глаза, отчаянно жаждая сна и покоя. В одну из таких минут я и услышал тихий разговор между капитаном и мистером Фрейером.
– Неделю, – сказал капитан. – Самое большее две.
– Две недели? – прошептал мистер Фрейер. – Капитан, у некоторых моряков сил осталось дня на два, ручаюсь. Как же мы протянем две недели?
– Протянем – выбора-то у нас нет, – смиренно ответил капитан. – Изменить ни вы, ни я ничего тут не можем. Что я, по-вашему, должен сделать?
Мистер Фрейер тяжело вздохнул. Капитан был прав. Мы влипли в эту историю все вместе, и никто не сказал бы, что мистер Блай получает от нее какую-то выгоду, а мы – один лишь урон.
– Возможно, нам следует изменить курс, – наконец заметил штурман. – Наше плавание начинает казаться бесцельным.
– Оно не бесцельно, – тут же ответил капитан, и я уловил в его голосе нотку раздражения, которым давно уж не отмечались отношения между ним и штурманом. – Мы пройдем севернее Новой Голландии, минуем проход Эндевор, а от него направимся к Тимору. Там есть голландское поселение. Нас накормят, выходят и отправят домой на одном из их кораблей.
– Вы в этом уверены, сэр?
– Так поступили бы мы, если бы в какое-то наше поселение приплыл баркас с полумертвыми голландцами. Все, что мы можем, – надеяться на их христианское милосердие. Перемена курса была бы катастрофой, мистер Фрейер.
– Я понимаю, – печально отозвался тот. – Просто я, как и все мы, устал бесконечно бороздить эти воды.
– Вам хочется домой, – заметил капитан. – Как и всем нам. – Он помолчал немного и спросил: – Вы еще будете плавать после возвращения?
– Возможно, – ответил штурман. – Я и жена… мы провели вместе так мало времени.
– Да, я слышал о вашей повторной женитьбе, – сказал капитан. – Меня это порадовало. Я встречал однажды первую миссис Фрейер, она показалась мне очень доброй женщиной.
Мистер Фрейер не произнес ни слова, наступило долгое молчание, которое нарушил капитан:
– Вы счастливы с новой женой?
– Очень, – отв етил штурман. – Когда Аннабель умерла, я думал, что больше мне такого счастья не узнать. Но потом повстречал Мэри и после недели нашей супружеской жизни покинул ее ради этого плавания. Как по-вашему, мистер Блай, я глупец?
– Не глупец, нет, – сказал капитан. – Люди, подобные вам и мне… мы служим королю и морю. Наши жены должны понимать это. Миссис Блай знала, за кого выходит замуж.
– Но ведь у нас так мало лет впереди, – отозвался явно питающий слабость к обстоятельным размышлениям мистер Фрейер, – так почему же мы должны проводить его среди других мужчин, в тысячах миль от дома? Почему мы делаем это, оставляя в Англии радости домашнего очага и семейной жизни?
– Потому что такими нас сотворили, – ответил капитан, самим тоном своим давая понять, что так уж устроен мир и разговоры об этом он считает бессмысленными. – Как по-вашему, многие ли из тех, что плывут сейчас с нами, после возвращения домой снова выйдут в море?
– Ни один, сэр, – ответил штурман.
– А я бы сказал – большинство. Это у них в крови. Попомните мои слова, через год, в это самое время, они будут плыть на другом корабле, искать волнующих приключений, а жен своих и возлюбленных оставят дома.
Лежа на дне баркаса, я прикинул, так ли это, и пришел к заключению, что капитан, наверное, прав, но ко мне сказанное им не относится. Я попытался представить себе мое собственное будущее, однако тут меня одолел сон.
День 27: 24 мая
День ужасной тревоги, клянусь, мы едва не допустили ссору, подобных которой наша посудина еще не видала. Около полудня я сидел рядом с парусным мастером Лоуренсом Ле-Боугом, обмениваясь воспоминаниями об острове Отэити и радостях, которые мы там вкушали, пока не начались нынешние наши тревоги. Прошло немалое время – большее, возможно, чем следовало бы, – прежде чем я заметил, что мистер Ле-Боуг лишился чувств и ни слова из моей болтовни не слышит.
– Капитан! – закричал я во весь голос, чтобы слова мои долетели от кормы, где мы сидели, до носа, обычного места мистера Блая. – Капитан! Сюда!
– В чем дело, мальчик? – обернулся он.
– Мистер Ле-Боуг, сэр! По-моему, он взял да и умер!
Все головы поворотились ко мне, и, клянусь, в глазах некоторых моряков я увидел жадную надежду: ведь если Ле-Боуг нас покинул, в нашей посудине прибавилась одна восемнадцатая свободного места, которая позволит нам вытягивать руки-ноги, плюс одна восемнадцатая провизии, которую мы сможем съесть.
– Расступитесь, парни, – сказал хирург Ледуорд, направился к нам, опустился на колени и пощупал пульс мистера Ле-Боуга, на шее и на руке. Мы молча ожидали результата осмотра, но, прежде чем сообщить его, доктор приник ухом к груди пациента и только затем повернулся к капитану: – Он не мертв, сэр. Но состояние его прискорбно, это точно. Глубокий обморок. Я бы сказал, что организм несчастного полностью обезвожен и истощен.
– Великолепный диагноз, хирург, – язвительно заметил Вильям Пекоувер. – И долго надо проторчать в университете, чтобы так много узнать о человеческом теле?
– Угомонитесь, милейший, – приказал мистер Фрейер, хотя, если честно, мистер Пекоувер говорил дело. В конце концов, все мы были истощены. И все обезвожены. Чтобы установить это, больших дарований не требовалось.
Капитан колебался лишь несколько секунд, а после достал из корзины немного хлеба и воды; хлеба этого навряд ли хватило бы, чтобы удовольствовать мышь-полевку, однако в глазах каждого из нас он составлял целое пиршество, нам такое его количество выдавалось на целый день. Воды было не больше, чем налил бы в чашку минутный дождь, но и она казалась нам целым океаном сладостного питья.
– Передайте это больному, мистер Фрейер, – сказал капитан, понимающий, что никому другому такое богатство доверить нельзя: оно наверняка исчезло бы, не успев проделать путь длиной в целых двадцать три фута.
– Капитан, нет! – воскликнул Роберт Лэмб, и к его протесту присоединилось самое малое полдюжины голосов.
– Больно много!
– А как же мы?
– Нам что же, всем в обмороки попадать, чтобы в живых остаться?
– Молчать! – рявкнул капитан, хотя голос его был всего только тенью того, который гремел когда-то на судне или на острове. – Нашему товарищу плохо. Мы должны спасти его.
