В тот день, когда все мы собрались ближе к вечеру на палубе, море поуспокоилось. На самом деле преступление, в котором обвиняли Квинталя, было совершено им два дня назад, но с тех пор нам приходилось бороться со штормами, а их в то время налетало с каждым днем все больше. Собственно говоря, плавание по спокойным водам обратилось в редкий праздник, и потому тратить его на дела вроде этого казалось постыдным, однако в другие дни даже зачитать обвинительный приговор было бы невозможно. Капитан стоял на палубе, окруженный командой, а мистер Квинталь замер, низко свесив голову, перед ним.
– Мистер Эльфинстоун, – прокричал капитан Блай голосом, показалось мне, несколько театральным, однако его даже на носу слышно было, это уж точно. – Перечислите обвинения, сэр!
Мистер Эльфинстоун выступил вперед и окинул Квинталя презрительным взглядом; за мичманом стояли мистер Кристиан с мистером Хейвудом – как обычно, ибо эти двое походили на пару горошин в стручке: один, с напомаженными волосами и в отутюженном мундире, словно с картинки сошел, другой выглядел так, точно его перед самым завтраком шесть раз протащили под килем за то, что он играл со своими прыщами, – а за ними виднелся мистер Фрейер, который казался еще более обеспокоенным, чем обычно, и вообще походил на человека никчемного.
– Мэттью Квинталь, – сказал мистер Эльфинстоун, – вы предстали сегодня перед нами, чтобы выслушать обвинение в воровстве. Я утверждаю, что вы украли кусок сыра, а затем, будучи призванным к ответу, нарушили, разговаривая с офицером, субординацию.
– Справедливы ли эти обвинения, мистер Квинталь? – спросил капитан, положив пальцы на отвороты мундира. – Чем вы на них ответите?
– Так точно, справедливы, – сказал, кивая, Квинталь. – Я взял сыр; утверждать иное по чистой совести не могу. Голоден был, а он попался мне на глаза, и хоть самого преступления не припоминаю, не могу забыть, до чего хорошо стало от него у меня в животе.
Матросы одобрительно загоготали, и капитан, бросив на них гневный взгляд, громко приказал им умолкнуть.
– А второе обвинение? – спросил он. – Нарушение субординации. Кстати, кто его выдвинул, мистер Эльфинстоун?
– Мистер Фрейер, сэр, – ответил тот.
Имя заставило капитана помрачнеть и оглядеться вокруг.
– И где же он, мистер Фрейер? – спросил капитан, поскольку судового штурмана загораживала от него открытая дверь камбуза. – Проклятье! – воскликнул капитан, и шея его покраснела над воротом мундира. – Разве я не приказал, чтобы на палубу вышел каждый матрос и офицер…
– Я здесь, сэр, – произнес мистер Фрейер и выступил вперед, и капитан Блай круто повернулся, чтобы посмотреть на него, и мне показалось на миг, что, увидев штурмана, он почти расстроился, поскольку, не окажись того на палубе, можно было бы обвинить в нарушении субординации и его.
– Хорошо, только не прячьтесь в тени, милейший, будто мышь от кота! – воскликнул мистер Блай. – Выйдите под свет солнца и позвольте мне взглянуть на вас.
Матросы негромко забормотали, переглядываясь. Нелады между капитаном и штурманом давно уже секретом для них не были, но слышать, как один презрительно отчитывает другого, да еще и в присутствии команды, им случалось редко. Мистер Фрейер побагровел и приблизился к капитану, хорошо сознавая, что все мы наблюдаем за ним, выискивая в нем признаки слабости.
– Итак, если вы нас слушали, этот матрос, – продолжал капитан, заставив меня задуматься, что его так прогневило – утрата ли рекорда по части телесных наказаний, а вернее, отсутствия их или нечто иное, – обвиняется в нарушении субординации при разговоре с вами. Это правда?
– Он не проявил неуважения ко мне, сэр, – ответил мистер Фрейер. – Этого я о нем сказать не могу. И думаю, что формулировка «нарушение субординации» содержит в себе преувеличение.
Капитан Блай изумленно воззрился на него.
– Содержит в себе преувеличение? – переспросил он, изменив тон так, что в голосе его прозвучала напыщенность лишь немногим меньшая, чем в словах мистера Фрейера. – По-вашему, сэр, это ответ? Будьте любезны обходиться без лингвистических махинаций. Нарушил он субординацию или не нарушил?
– Обнаружив пропажу сыра, сэр, – сказал мистер Фрейер, – я заподозрил, что его взял Квинталь, поскольку незадолго до того увидел его слонявшимся вблизи хранилища припасов и, сделав ему выговор за безделье, отправил работать. Я сразу же отыскал его на палубе и обвинил в воровстве, и он сказал мне… – Тут мистер Фрейер замялся и взглянул на Квинталя, и тот ответил ему такой ухмылкой, точно все происходящее было уморительным фарсом, а затем уставился в палубу под своими ногами и нахмурился, словно желая принимать во всем дальнейшем участие сколь можно меньшее.
– Ну, говорите начистоту, милейший, – воскликнул капитан. – Он сказал вам? Что он сказал?
– Я не хотел бы повторять его слова, сэр, – сказал мистер Фрейер.
– Не хотели бы? – спросил капитан, хохотнув и поведя вокруг удивленным взглядом. – Вы слышали это, мистер Эльфинстоун? – осведомился он. – Мистер Кристиан? Мистер Фрейер не хотел бы повторять его слова! И почему же, позвольте спросить? – продолжил он тоном еще более напыщенным. – Почему вам не хочется повторять его слова?
– Потому, сэр, если позволите, что считаю их не годными для публичного употребления.
– А я считаю, сэр, что, когда ваш капитан задает вам вопрос, вы либо отвечаете на него, либо рискуете и сами быть обвиненным в нарушении субординации! – закричал капитан Блай, и я изумленно затаил дыхание. Посмотрев на мистера Кристиана, я увидел, что даже он немного шокирован тем, что такие слова прозвучали в присутствии всей команды. – Итак, спрашиваю еще раз, мистер Фрейер, – и в третий раз спрашивать не буду, а потому поспешите с ответом, – что сказал вам мистер Квинталь, когда вы обвинили его в краже сыра?
– Сэр, точные слова его были такими, – ответил мистер Фрейер, на сей раз громко, твердо и без какого-либо промедления, – он сожалеет о краже провианта, но счастлив признаться в ней, тем более что сыр оказался таким же вкусным, как титька капитановой мамаши.
Я был потрясен до того, что у меня челюсть отвисла, – и это не преувеличение, отвисла буквально, – и, клянусь, мне показалось, что сам океан изумленно стих, услышав мистера Фрейера. Я был уверен, что и морские птицы замерли в полете, и повисли над нашими головами, и переглядываются, неспособные поверить своим ушам. Уверен, что Земля запнулась в своем вращении, а Спаситель пристально всматривается в нас с небес, пытаясь понять, правильно ли Он расслышал прозвучавшую только что фразу. Неожиданными были не только слова – все знали мистера Фрейера как человека богобоязненного, никогда не произносившего чего-либо посильнее «ах, чтоб его» или «пропади оно пропадом» и уж тем более не упоминавшего чьих-либо титек. Само время, услышав его, замедлило ход свой, все молчали. Я начал мысленно повторять про себя похабный стишок, которому с год назад научил меня один из моих братьев, – про бедную деву на улицах города, где ей никто не дает прохода, – загибая палец всякий раз, как добирался до последней строки, и загнул их три, прежде чем снова услышал голос капитана Блая.
