Никто из нас не прилагал к нашей жизни на Отэити прежнюю, корабельную мерку. На борту нами правила смена вахт – поначалу два, а после три отрезка времени, когда мы либо работали, либо били баклуши, либо спали. Сам порядок следования часов определял характер наших занятий. Теперь же мы вдруг обрели свободу, неожиданную возможность править своей судьбой самостоятельно. Время на острове текло иначе. Да, разумеется, солнце вставало и садилось в положенные часы, однако внимания на него мы почти не обращали. Мы находились на суше, и хоть нам все еще полагалось выполнять работу, то была работа совсем другого рода, нам не нужно было страшиться за наши жизни каждый паршивый час дня и ночи, как в ту мрачную пору, когда мы пытались обогнуть Горн. Я время от времени вспоминал те пагубные недели, и мне казалось, что жизнь мы тогда вели совершенно иную. А что я думал о днях, которые провел на улицах Портсмута? Ну, они походили теперь на дурной сон, какой видишь, съев подгнившее манго. В большинстве своем матросы оставили в Англии жен, подружек, родителей и детей, никто этого не отрицал, однако в проведенные на Отэити месяцы их словно бы и не существовало, так редко они вспоминались.
А как же супружеская верность? Да за нее там никто и ломаного гроша не дал бы.
Сказать по правде, дело было вовсе не в том, что в море мы чувствовали себя несчастными. В конце концов, наш капитан был человеком справедливым и заботливым, и все-таки одно дело усердно исполнять работу, которая сегодня кажется сносной, а завтра отвратительной, и совсем другое – не исполнять никакой, а проводить день за днем, лежа в тени раскидистого дерева и ожидая, когда созревшие на нем плоды отделятся от своих черенков и упадут прямо в твои благодарные руки. Последнее, не могу не признать, намного приятнее.
Но вот вам странный факт. Я уже говорил – когда мы вышли из Спитхеда и пустились в плавание, мне потребовалось несколько дней, чтобы привыкнуть к рывкам и метаниям корабля; я и поныне не забыл то бедственное время, которое проводил, извергая за борт содержимое моего желудка, те мрачные, мучительные часы, – стоит вспомнить о них, и в животе у меня все переворачивается. Однако почти такой же срок потребовался мне, чтобы снова привыкнуть к твердой земле, на которую я так долго не ступал. Впервые сойдя на берег нашего нового дома, я ожидал, что песок под моими ногами будет размеренно раскачиваться вперед-назад, а не покоиться подо мной, как того требует его природа. Да-да, оказавшись на берегу, я обнаружил, что затрудняюсь сохранять вертикальное положение, не раскорячивать ноги пошире, дабы избавить себя от унижения, которое испытаю, полетев кувырком на землю. Я заметил, что и с другими происходило то же самое. А в первые несколько ночей мне и заснуть-то не удавалось – окружавшие меня тишина и покой никакому отдыху не способствовали, но наполняли мою голову странными, неожиданными мыслями, которые заставляли меня бодрствовать, и, признаюсь, на третью ночь я почувствовал такую усталость, такую потребность в обретении свежих сил, что подумал: не вернуться ли мне на «Баунти», да не улечься ли на прежней моей койке у каюты капитана Блая? – понимая, впрочем, что такой поступок будет глупым и бессмысленным, и, когда взойдет солнце, меня высмеют за него самым жестоким образом.
Почти все мы называли остров «Отэити». Некоторые использовали иногда название «Таити», значившееся на наших картах, да и правительство, отправляя нас выполнять нашу миссию, прибегло к нему же, однако местные жители, туземцы, мужчины и женщины, что населяли здешние берега и горы, именовали его Отэити. Так он звался на их языке, так называл его и мистер Блай – из уважения к их культуре, а еще потому, что этим именем пользовался сам капитан Кук, – и я, естественно, последовал общему примеру. Матросы спорили о том, что означает это слово на английском, – предположений было множество, и самых разных, поэтических и вульгарных, но мне его значение казалось вполне простым и очевидным. Рай.
Признаюсь, в те шумные послеполуденные часы, когда мы бросили якорь вблизи острова и отправили на него первые баркасы, чувства я испытывал сумбурные. Большая часть дня ушла у нас на то, чтобы подойти поближе к берегу, а тем временем там собралась толпа туземцев, они радостно кричали и исполняли далеко не чинный танец, который и восхищал меня, и ужасал. Их там были сотни, я не знал, друзья они нам или враги, и потому, когда баркасы спускали на воду, стоял на палубе несколько в стороне от моих посвистывающих товарищей. Баркасы приблизились к берегу, я немного отступил назад, не уверенный, хочется ли мне отправиться на эту неведомую землю, мало ли что на ней может случиться.
– Последним вошел, последним вышел, а, паренек? – спросил мистер Холл, встав рядом со мной и устремив взгляд на берег.
Я посмотрел на него, насупившись, не понимая, что означают эти слова.
– Ты, – пояснил он. – Ты был последним членом судовой команды, взошедшим на борт «Баунти» перед тем, как мы подняли паруса, разве нет? И сойти собираешься тоже последним?
– Я думал, что могу понадобиться капитану, – поспешил возразить я. Мне не хотелось, чтобы он заметил в моем лице опасение и счел меня сосунком. – Сойдет он, сойду и я.
– Ну, с этим ты малость запоздал, парнишка, – сказал кок и хлопнул меня по спине. – Капитан погрузился во второй баркас, ты разве не видел? В первом отплыл, чтобы договориться со здешними вождями, мистер Кристиан, а когда тот подал сигнал, отплыл и капитан. Вон он, видишь? – подходит к берегу.
Для меня это стало сюрпризом, поскольку хоть я и не сталкивался тем утром с мистером Блаем ни на палубе, ни у его каюты, однако ожидал, что он возьмет меня с собой; по-видимому, капитан покинул судно, когда я был в трюме, раскладывал по корзинам его мундиры. По правде сказать, я пожалел, что он меня бросил, даже немного обиделся, поскольку моя уверенность в себе упала ниже низкого, а его защита для меня кое-что да значила. За время плавания мне довелось услышать от моих товарищей-моряков многое о чудесах этого острова, однако еще в Портсмуте я слышал и рассказы о том, как быстро здешняя идиллия может повернуться к тебе дурной ее стороной. В конце концов, разве капитан Кук не умер на острове вроде этого смертью самой жестокой и зверской? Разве с него не содрали кожу, не отделили его кости от тела, разве часть этого тела не оказалась навсегда утраченной, а другая не сгнила на океанском дне? Что, если такая же судьба ожидает и всех нас? И меня? Как-то не стремился я к тому, чтобы меня сварили, или освежевали, или порубили на куски, такая участь мне вовсе не улыбалась.
– Мама родная, – продолжал между тем мистер Холл и немного присвистнул, вглядываясь в плясавших на берегу туземцев. – Я тебе так скажу, Турнепс, я отношусь к миссис Холл с превеликой любовью и уважением – как никак она родила мне шесть хорошеньких девочек и четырех пареньков, правда, один дурачком оказался, не скрою, – однако, если бы я не пожелал сейчас отведать кое-каких приятностей, которые предлагает нам этот остров, она решила бы, что я не мужик. Видишь ты их? От них же глаза отвести невозможно, вот ведь что!
Он говорил, разумеется, о туземках, которые выставляли себя напоказ по всему берегу, и о тех, что плыли к «Баунти» в собственных лодках, бросая в воду цветочные гирлянды и ничуть не стыдясь своей половинной наготы. Я уже обнаружил, что мне хочется смотреть на них, но не хочется, чтобы кто-то из матросов заметил, как я пожираю этих леди глазами, и посмеялся надо мной, назвав сопляком, однако, оглянувшись, понял, как глупо было думать, что после двенадцати месяцев в море на судне найдется хоть один моряк, которому не безразлично, что я себе думаю да куда смотрю. У них и без меня было на что любоваться.
