Признаться, слово «дикари» меня удивило, я полагал, что он относится к островитянам с бо́льшим уважением. Впрочем, в его устах это слово звучало не как оскорбление, а как знак присущего английскому джентльмену естественного презрения к любым другим формам жизни.
– О, – вдруг произнес он, остановившись и окинув взглядом открывшуюся перед нами прогалину, что вела к нависшему над долиной обрыву. – Туда, Тернстайл. Если я не ошибся, здесь есть что тебе показать. Думаю, тебя оно заинтересует.
Я двинулся за ним – с осторожностью, потому что почва там была ненадежная и неверный шаг мог закончиться скольжением к обрыву и полетом в долину, однако очень скоро мы оказались у вереницы высоких зеленых деревьев, которые выглядели, на мой взгляд, так, точно простояли здесь с незапамятных времен. Я не мог понять, зачем капитан привел меня сюда, зачем он осматривает их кору. Капитан переходил от одного к другому, прикасался к ним, старательно оглядывал и наконец нашел, похоже, что искал, ибо лицо его расплылось в широкой улыбке и он взволнованно поманил меня к себе.
– Вот, – сказал капитан, указав на что-то вырезанное на стволе дерева, у которого стоял. – Прочитай.
Я прищурился, склонился поближе к коре. Разобрать надпись было трудновато, но мне это все же удалось. «Вм Блай, Кук, апрель 1779».
– Это вы, сэр, – изумленно сказал я и повернулся, чтобы взглянуть ему в лицо.
– Я, – с удовольствием подтвердил он. – Как-то утром я пришел сюда с капитаном, чтобы осмотреть долину, и он позволил мне вырезать на дереве мое имя. А когда я закончил, сказал, что когда-нибудь и я стану капитаном, может быть, великим капитаном, а там, глядишь, и возвращусь сюда, чтобы исполнить некое важное для короля дело.
Я, потрясенный тем, что стою на том самом месте, где когда-то стоял капитан Кук, протянул руку, чтобы коснуться коры дерева. И подумал, что если бы мои братья по заведению мистера Льюиса могли сейчас увидеть меня, то, чего уж там говорить, все они позеленели бы от зависти.
– Что же, надо идти дальше, мальчик, – сказал, помолчав, капитан. – Ты еще много чего увидишь на мысе Венеры. Просто мне показалось, что это тебя заинтересует.
– Еще как, сэр, – сказал я. – Я вот подумал… – И умолк, не уверенный, что мне стоит такое говорить.
– О чем подумал, Тернстайл?
– Подумал, может, и я когда-нибудь стану великим капитаном, – сказал я почти смущенно, так, точно сама эта мысль казалась мне дикой.
Однако ответ мистера Блая и поразил, и расстроил меня, ибо он расхохотался на манер, какого я никогда за ним не замечал.
– Ты, Тернстайл? – спросил он. – Помилуй, ты же просто мальчик-слуга!
– Так я еще вырасту, – возразил я.
– Капитанские должности на кораблях флота Его Величества предназначены для… как бы это сказать? – Он задумался. – Ну, в общем, для людей из хороших семей, понимаешь, и хорошо образованных. Людей разряда более высокого, чем человек с улицы. И если Англия хочет остаться великой державой, ей надлежит сохранять эту традицию.
Брови мои поползли вверх, однако я постарался ничем не показать презрения, которое ощутил, услышав эти слова; капитан явно не понимал их оскорбительности. С другой стороны, я подозревал, что человек его происхождения не понимает даже того, что таких, как я, вообще можно оскорбить.
– Выходит, мне никогда не подняться выше? – спросил я.
– Но ты уже поднялся, – ответил он. – Ты поднимался выше с каждым днем, какой проводил на борту «Баунти». Ты же наверняка сознаешь, что понимаешь теперь корабль куда лучше, чем в день, когда взошел на него.
Я признал, что это правда, что, сам того не желая, узнал о повседневных обязанностях палубного матроса почти столько же, сколько знает каждый из них.
– Ну так и довольно с тебя, – сказал капитан. – А теперь пойдем. – И, развернувшись, он двинулся прочь, переступая камни, не желавшие, несмотря на высокое положение мистера Блая, разбегаться с его пути. – Я хотел снова увидеть долину, и увидел ее. Надо двигаться дальше.
– Минуточку, капитан, если позволите, – сказал я и, сняв с ремня нож, выбрал дерево и приступил к работе, но, правда, с искусностью меньшей, чем та, какой обладал когда-то мистер Блай. Имя мое, черт бы его побрал, оказалось слишком длинным, а потому я ограничился надписью попроще: «Тернстайл, Блай, 1788».
– Готово, сэр, – сказал я, закончив, и повернулся, и последовал за ним, поднимавшимся по горному склону, и размышлял тем временем, прав ли капитан, что парнишке моего происхождения следует навсегда остаться среди тех, кого он знает с малолетства, или все-таки существует способ покончить с жизнью под вечным ярмом, в вечной приниженности.
5
В день, когда я впервые увидел кайкалу, всю мою одежду составляли штаны, а сам я валялся на береговом песке, пропекаясь под полуденным солнцем и водя вверх-вниз кончиком пальца по своей груди. Прошло больше недели с высадки экипажа «Баунти» на Отэити, и дни эти протекли, представлялось мне, на манер очень приятный. В мгновения вроде этого я понимал, как мне повезло, что я стал капитанским слугой, а не попал в разряд обычных матросов – им-то приходилось и днем и ночью выполнять всякого рода работу, а от меня ожидалось лишь, что я окажусь под рукой у капитана, если и когда понадоблюсь ему.
Однако в тот день капитан отправился вместе с мистером Кристианом и мистером Эльфинстоуном составлять карту той части острова, которой он еще не посещал и которая была, предположительно, богаче, чем прочие, хлебными деревьями, а я, пользуясь его отсутствием, вкушал вполне заслуженный мною отдых на солнцепеке. Лежа на спине и глядя в небо, я понимал, что был бы счастлив провести остаток моих дней в этом островном раю; мы хоть и пробыли здесь совсем недолго, но матросов уже явно охватывало чувство, разделявшееся и мной, – что ни один из нас не обрадуется возвращению на «Баунти» и долгому обратному пути к Англии. Разумеется, я уже решил никогда больше не ступать на ее землю, – мысли о том, что сделает со мной мистер Льюис, когда снова увидит меня, было достаточно, чтобы укрепиться в этом намерении; я нимало не сомневался – он навел кое-какие справки и узнал о моем аресте, коротком суде, полученном мной приговоре и сделанном мне предложении, и если я не поплатился за мои преступления в Спитхеде, то, возвратившись в Англию, должен буду сторицей ответить за свое отсутствие. Однако такое решение ставило передо мной дьявольски сложный вопрос: а как мне сбежать-то? Отэити был островом сравнительно большим в сравнении с теми, мимо которых мы проходили, но все-таки островом. Вероятность того, что я смогу в один прекрасный день исчезнуть и никто меня не поймает, была ничтожной. А что со мной сделают, если поймают? Выпорют? Повесят? Закон налагал за дезертирство лишь одно наказание, и подвергнуться ему я не желал. Нужно было найти какой-то другой путь. А значит, мне оставалось лишь ждать счастливого случая.
Впрочем, лежа в тот день на песке, я вовсе не думал о побеге, а предавался приятным фантазиям о том, как обращусь в мальчика с обезьяньими наклонностями и стану перескакивать с дерева на дерево, не ведая никаких опасений. Это достаточно счастливое мечтание позволяло наслаждаться окружавшим меня миром и покоем, и я с удовольствием провалялся бы так до конца дня, когда должен был вернуться капитан, если бы не пригоршня песка, которая жестоко ударила мне в лицо, залепив и глаза, и рот, как раз открывшийся в зевке. Я выплюнул песок, попытался протереть глаза, дабы определить и зверски отмутузить негодяя, который нарушил мой покой, однако, не успев еще выскоблить песчинки из глазниц, услышал загавкавший надо мной голос паскудника:
