– Эй, Джордж Стюарт, – сказал я (возможно, в голове у меня совсем помутилось от зноя, иначе я нижеследующего предложения не сделал бы, даже в шутку). – Может, вышибем мотыгами мозги мистера Хейвуда и удерем отсюда, что скажете?
Мне хотелось насмешить его, да посильнее, но один взгляд на лицо Стюарта мигом убедил меня в том, что я допустил большую промашку. Он посмотрел на меня с тем презрением, какого я удостаивался лишь от членов экипажа, занимавших положение самое невысокое, – будучи слугой капитана, я не получил на судне официального ранга, а это означало, что и у низших из низших имелся кто-то, перед кем можно задирать нос, – и, покачав головой, вернулся к работе.
– Да я ничего такого в виду не имел, – поспешил сказать я. – Просто пошутил.
Что-то во мне сожалело о моих неосторожных словах, я почти надумал пространно объяснить, что ничего подобного не подразумевал, но тут все работавшие в питомнике выпрямились, побросали мотыги и устремили взгляды на запад, и я, посмотрев туда, увидел приближающуюся к нам четверку юных девушек, которые несли на головах большие сосуды. Поступь их была легка, казалось, они даже не замечали немалой тяжести своей ноши; я заподозрил, что девушки могут перейти на бег и все равно не расплескать ни капли. Всей одежды на них было – по полоске ткани на бедрах, прикрывающей срамные места, однако по прошествии первой нашей здешней недели склонность матросов посвистывать и плотоядно скалиться, глядя на женские титьки, как-то сошла на нет. Смотреть-то мы на них, конечно, смотрели по-прежнему, а я что ни день распалялся и напрягался чаще, чем находил полезным для здоровья, но в тот миг нас пуще всего интересовали кувшины на головах девушек, содержащие нечто куда более ценное, чем женские формы, ибо эти сосуды наполняла ледяная вода бившего неподалеку ключа.
Матросы побежали навстречу девушкам, и те опустили кувшины на землю, чтобы перелить воду в высокие чаши, которые стояли вдоль края питомника, и каждый из подбегавших спешил осушить свою и снова наполнить ее – столько раз, сколько удастся, прежде чем опустеют кувшины. Я немного замешкался и получил воду последним, и налила ее мне девушка, которая шла последней, не виденная мной прежде красавица моих примерно лет, ну, возможно, чуть старше. Я смотрел на нее и дивился тому, что мой пересохший рот может, оказывается, стать еще суше. Приняв от нее чашу, я воды не попробовал.
– Пей, – сказала она и улыбнулась мне, и ее зубы, такие белые по контрасту со смуглой кожей, мгновенно ослепили меня, и я подчинился ее приказу, как подчинился бы, потребуй она, чтобы я выдернул из-за пояса мистера Хейвуда нож и раскроил себе горло от уха до уха. Воду я проглотил одним торопливым глотком, чувствуя, как она стекает в живот, наполняя меня упоительной прохладой, и попросил налить еще, что девушка и сделала, рассмеявшись. Только на этот раз она лила воду, склонив голову, но подняв на меня глаза, вникая взором в мои и улыбаясь.
Давайте-ка я объяснюсь прямо, избавлю вас от пышных фраз. Девушку звали Кайкала, что означает «вся прохлада моря и весь жар солнца», и в те мгновения я влюбился в нее. Оказался в ее власти. Любые звуки, какие издавались вокруг матросами, обратились для меня в мертвую тишь, я вернулся к жизни лишь после того, как мистер Хейвуд, паскудник, подошел, взял ее за руку и увел.
– Эй, гляньте-ка на Турнепса, – воскликнул Джон Холлетт, юнец почти одних со мной лет. – Бедняга совсем ополоумел.
Тут уж я поозирался и увидел, что все глазеют на меня, кто весело, кто со скукой. Я тряхнул головой и вернулся к моей мотыге, но почти ничего больше о тех рабочих часах не помню, потому что мысли мои блуждали неведомо где, в стране, которую я никогда не посещал, в местах, которые желал назвать своим домом.
6
Несмотря на то что по окончании нашего плавания к Отэити и в первые проведенные на острове недели отношения между двумя мужчинами, казалось, изрядно улучшились, кончилось все тем, что капитан Блай и мистер Фрейер поругались еще раз. Признаюсь, в их споре я был на стороне штурмана, ибо с ним несправедливо обошлись и капитан, и команда, винившая его за проигрыш в этом споре.
Все началось, как это часто бывает, с пустяка столь незначительного, что он мог не иметь и вовсе никаких последствий, если бы не привел кое к чему еще, а это кое-что не привело к чему-то другому, а другое, в свой черед, не привело к ссоре. Начало же всему положила сущая ерунда – у капитана приключился понос.
Не было в команде «Баунти» ни мужчины, ни мальчика, которые, попав на остров, не объедались бы и не опивались в мере куда как большей, чем на борту корабля, и хоть это пошло на пользу нашей коже и волосам, а те, кого в плавании поразила цинга, скоро и думать о ней забыли – болезнь эту просто-напросто смел целый шквал витаминов, содержащихся в ничем не ограниченном запасе свежих фруктов и овощей, коими изобиловал остров, – были среди нас и такие, кто перестарался, поедая их, и занемог. Одним из них оказался капитан, сильно пристрастившийся к плодам папайи и как-то раз употребивший их столько, что они сотворили с его пищеварительной системой нечто ужасное, принудив его то и дело рысью бегать в сортир.
Принеся ему тем утром завтрак и увидев его бледность, темные мешки под глазами и капли пота на лбу, я понял: что-то неладно, однако голова у меня была до того занята моей новой любовью, Кайкалой, что о состоянии капитана я и думать не стал.
– С добрым утром, капитан, ваше святейшество, сэр, – радостно выпалил я. – И с хорошим, ясным утром, будьте уверены.
– Боже милостивый, Тернстайл, не знай я тебя лучше, так принял бы за ирландца, – сказал капитан раздраженно. Меня это нарекание не задело. Поклеп насчет того, что я изображаю ирландца, был одним из обвинений, предъявленных мне, тогда еще склизкому головастику, тем самым ослом, королем Нептуном. – Твой слог с каждым днем становится все более заковыристым.
– О нет, капитан, – торопливо ответил я и покачал головой. – Вы ошибаетесь. Не стану спорить, я знал в Портсмуте нескольких ирландцев, людьми они были сомнительными и выражались слишком уж замысловато, особенно когда выпьют, а выпивали они часто, и потому я их чурался.
– Да, да, – отозвался он так, словно я ему бог весть как досаждал, и принялся, кривясь от брезгливости, ковырять вилкой в том, что лежало на принесенной мной тарелке. Он явно был не в настроении слушать мою болтовню. – Святые небеса, Тернстайл, тебе даже в голову не пришло принести мне свежей воды.
Я подумал, что он, похоже на то, помешался, потому как на краю стола, рядом с хлебом и фруктами, стоял кувшин с водой, которую я минут десять назад сам набрал из ручья.
– Да вот же она, капитан, – сказал я, чуть придвигая к нему кувшин. – Налить вам чашку?
– Я не младенец, – отрывисто ответил он, не без удивления глядя на воду, – ведь и вправду же странно было, как это капитан ее не заметил. – Думаю, я способен кормиться и без твоей помощи.
– Как скажете, сэр, – ответил я и начал собирать вещи, небрежно разбросанные им по земле прошлой ночью, как оно принято у джентльменов, знающих, что всегда найдется слуга, который придет и устранит учиненный ими беспорядок. Их этому матери учат. Прибираясь, я помалкивал, мне хватило ума понять, что капитану не до разговоров. За проведенные нами здесь недели настроение его все ухудшалось, хоть работа у нас и шла полным ходом. Я подозревал, что его приводит в уныние резкая смена образа нашей жизни. Сама природа нового была такова, что в иные дни капитан вообще ни одного из своих офицеров не видел, команда же не собиралась вся вместе с вечера, после которого мы заметили землю. Капитан сознавал, что физическая сторона жизни на Отэити пришлась всем его морякам по душе, что они легко и свободно сходятся с новыми знакомцами.
