Могу вас заверить, что последнее никакого впечатления на матросов не произвело, и они дали ясно понять это, что показалось мне правильным и достойным. Если человеку нельзя доверить орудия его труда, то какой же из него работник?
– Я не сомневаюсь, – продолжал капитан, – что никто из команды не позволил себе поступков, о которых я сейчас скажу, однако такое случалось в прежних плаваниях, на других кораблях, и потому я просто хочу привлечь к ним ваше внимание. Все судовое имущество, все, что мы соберем на острове, любые наши припасы принадлежат не вам и не мне, но королю, и каждый, кто присвоит их с целью продажи или обмена, окажется повинным в серьезнейшем нарушении установленного порядка и будет соответственно наказан.
Оглядев команду, я обнаружил некоторое количество отмеченных виною лиц. То, о чем говорил капитан, происходило регулярно, и все мы – в том числе и он – знали об этом, капитан же просто пытался положить этому конец.
– Я назначу офицера, который станет присматривать за обычными торговыми отношениями между кораблем и островом, и если кто-то из вас пожелает купить что-либо на острове, пусть обратится к нему и получит его разрешение. Мистер Кристиан, – сказал капитан, взглянув на старшего из своих офицеров, – я намеревался предложить этот пост вам.
– Спасибо, сэр, – ответил тот и только что руки не потер от радости, ведь очевидно же было, что такое положение позволяло заработать больше, чем любое другое. – Я с удовольствием…
– Однако я заметил, сэр, что вы считаете допустимым стоять на палубе, перед всей командой, с расстегнутым воротом.
Мистер Кристиан приоткрыл от удивления рот и покраснел – он не привык получать выговоры в присутствии кого-либо из нас.
– Сэр? – нервно переспросил он.
– Вы полагаете ваш наряд уместным здесь, сэр? – спросил в свой черед капитан. – А вы, мистер Хейвуд, скажите, если мистер Кристиан надумает пить воду из ванны, которую он принял, вы, сэр, последуете и этому его примеру?
Мистер Хейвуд свирепо вытаращил глаза, но ничего не ответил.
– У нас рассыпается в прах дисциплина, джентльмены, – провозгласил капитан. – Я попросил бы вас исполнять ваши официальные обязанности в виде не столь обнаженном. Мистер Фрейер, возможно, вы будете настолько добры, что примете на себя управление нашей торговлей?
– Благодарю вас, сэр, – бесстрастно ответил мистер Фрейер, а я, признаться, подумал, что это лишь справедливо – хотя бы раз воздать ему должное, вместо того чтобы костерить его всякими словами.
– Что же, в таком случае мои наставления закончились, моряки, – с натужной веселостью сообщил капитан. – Сегодня я заночую на корабле. Вы, мистер Кристиан, возвратитесь с вашими людьми в питомник. Все прочие останутся на «Баунти».
Тем тот день и завершился – мы получили список обязательных к исполнению правил, увидели, как старшему офицеру намылили шею, и прониклись чувством, что скоро веселое времечко, коим мы так упивались, придет к концу.
Оно и пришло – и куда раньше, чем ожидал каждый из нас.
8
Жили мы так. Каждый день после полудня капитан удалялся в свою палатку, чтобы вздремнуть. Он всегда поднимался рано, наш капитан Блай, и без нескольких часов послеполуденного сна мог к ужину обратиться в совершеннейшего демона ада. Перед тем как капитан засыпал, я ставил у его койки чашу со свежей водой, чтобы, проснувшись, он мог ополоснуть лицо и ожить. А сделав это, я его покидал.
Я бежал от нашего лагеря на юг, к местам, густо заросшим деревьями и кустами, которых в жизни не видел, да и теперь особо не замечал, потому что спешил добраться до моей цели. Я же не пейзажем полюбоваться намеревался и не пышной флорой, меня влекла совсем другая награда. Я бежал, сворачивая налево там и направо здесь, перепрыгивая через камни, неожиданно преграждавшие мне путь, огибая холм, на котором стояли кружком деревья, словно оберегая какое-то поселившееся в нем существо. А затем вылетал на полянку, где из-под моих ног прыскала в стороны, сохраняя ощущение великой своей важности, мелкая островная фауна, на которую я опять-таки внимание обращал не большее, чем она на меня.
С полянки я уже слышал тихое журчание ручья и плеск падавшей в озеро воды и понимал, что цель моя близка, и распалялся, зная, что меня ждет впереди. Деревья вокруг полянки росли гуще, солнечный свет прорывался между их кронами, и по прошествии не столь уж и многих минут я видел ту, которую столь жаждал увидеть со времени последнего нашего свидания. Кайкалу.
Лет ей было, думаю, столько же, сколько мне, ну, может, на год больше. Или, не без натяжки, на два. Ну ладно, если совсем уж честно, на три. Когда она улыбалась мне, я чувствовал, что не встречал еще в жизни никого, кто ценил бы меня так высоко, как она, считал бы таким лихим молодцем, – оценка, которую я готов был признать справедливой. На мое счастье, никакого турнепса она отродясь не видела, а потому и не думала называть меня этим дурацким именем. Думаю, если бы какой-то мерзавец сообщил его Кайкале и оно потешило ее, я бы расплакался. Она отдала предпочтение моему среднему имени, Джейкоб, которое у нее превратилось в ЭйКо, на нем мы, Кайкала и Эй-Ко, и остановились.
Все прекрасно знали, что каждый попавший на остров моряк искал общества женщин, – каждый, за исключением, конечно, капитана Блая, сердце которого принадлежало оставшейся в Лондоне Бетси. По большей части о делах сердечных тут и речи не шло, однако некоторые из молодых моряков, я, например, не привычных, в отличие от их товарищей постарше, к женской приязни и близости, могли принимать пылкие знаки внимания к ним за нечто большее того, чем они были. Кайкала с первой же нашей встречи ясно дала мне понять, что я принадлежу ей, что стану ее добровольным рабом, готовым пойти, куда и когда она скажет, и выполнить любое ее приказание. Я принял эту роль с готовностью и наслаждением. Чем больше просьб я от нее получал, тем с большей радостью исполнял ее желания; я был теперь прислужником не мистера Блая, но Кайкалы. И когда мы с ней лежали у озера, нежно прикасаясь друг к дружке, и пальцы мои привольно бродили по ее груди, я забывал о простертой надо мной длани капитана, а Кайкала расспрашивала меня о жизни в Англии – моим родным языком она владела куда лучше остальных туземцев.
– Я живу в Лондоне, – говорил я, изображая большого барина, хоть никогда севернее Портсмута и не был. – У меня очаровательный дом рядом с Пикадилли-серкус. Полы в нем мраморные, лестничные перила золотые, правда, они немного поблекли, но, уезжая, я велел моим слугам отполировать их к моему возвращению до блеска. Впрочем, на лето я переезжаю в сельское поместье, в Дорсет. Летом Лондон пугающе скучен, тебе так не кажется?
– Значит, ты богат? – спросила она, широко раскрыв глаза.
– Ну, тебе следует помнить, что говорить о своем богатстве – это вульгарно, – ответил я, умудренно поглаживая себя по подбородку. – А потому скажем так: я живу с немалым удобством. С очень, очень немалым.
– Я тоже хочу жить с удобством, – сказала она. – У тебя в Англии много друзей?
