– Мистер Фрейер, – спросил под вечер наш мясник, Роберт Лэмб, повертев предварительно головой и ничего, кроме открытого моря, не обнаружив, – капитану известно, куда мы направляемся, сэр?
– Конечно, известно, Лэмб, – ответил штурман. – У капитана отличное чутье на подобные вещи, вы должны доверять ему. Мы идем на вест-норд-вест, в направлении Фиджи.
– Фиджи, говорите? – переспросил мясник, и по голосу его было ясно, что такой ответ его не порадовал.
– Да, мистер Лэмб. Вас это не устраивает?
– О нет, сэр, – быстро отперся тот и покачал головой. – Я слышал, это очень красивые острова.
Мне пришло в голову, что он чего-то недоговаривает, поскольку физиономия его приобрела озабоченное выражение, и я, дождавшись, когда мистер Фрейер переберется на нос баркаса, пододвинулся к моему товарищу по несчастью и ткнул его пальцем в бок.
– Чего тебе, юный Турнепс? – спросил он, с недовольным видом повернувшись; впрочем, я не испугался – прежнее его обыкновение чуть что лезть в драку, которое он частенько демонстрировал в кубрике «Баунти», в теперешних условиях сошло на нет.
– Насчет Фиджи, – сказал я. – Вам о них что-то известно?
– Кое-что. Но прими на веру слово честного человека, Турнепс: того, что я о них слышал, тебе лучше не знать.
Я нервно сглотнул, сдвинул брови и попросил:
– Расскажите, мистер Лэмб. Мне интересно.
Он поозирался, проверяя, не слышит ли нас кто, однако почти все моряки в этот час дремали, благо добрый ветер нес наш баркас в нужном направлении.
– Там что, женщин много? – спросил я. – Таких же, как на Отэити? Не шибко добродетельных?
Я, может быть, и просидел в баркасе целую неделю и устал до крайних, ненатуральных пределов, но все же мне было пятнадцать лет и временами я распалялся до чертиков, а поскольку после прощания с «Баунти» никакой возможности потягать себя за свистульку не имел, желание меня снедало свирепое. Одного упоминания о недобродетельных женщинах было достаточно, чтобы вся моя кровь отхлынула в южном направлении.
– Не в этом дело, паренек, – доверительно прошептал он. – Был у меня когда-то дружок по имени Чарлз Конвей, отличный малый. Он плавал с капитаном Клерком, так они однажды зашли на Фиджи, и уж не знаю, чего у них там приключилось, а только туземцы изловили трех их товарищей, связали, бросили в котел с водой, сварили заживо и сожрали.
– Вместе с костями? – вытаращил я глаза.
– Костями они в зубах ковыряли. Как тролли в сказках, которые ты в детстве читал.
– По-моему, нам на эти Фиджи лучше не заходить, – сказал я, решив не лишать его заблуждений касательно моего знакомства с детской литературой. – Я не хочу, чтобы меня заживо съели.
– Ну, строго говоря, тебя сначала сварят, – пожав плечами, уточнил он, как будто эта тонкость делала весь дикарский обычай более приемлемым. – Так что живым ты, пожалуй, навряд ли останешься.
– И все-таки это не лучший путь на тот свет.
– Не лучший, – согласился он. – Никак не лучший. Ты вот что, капитан к тебе прислушивается, так? Может, втолкуешь ему, что хорошо бы нам поискать другие острова, более миролюбивые?
Я повернулся к носу нашей посудины, где капитан Блай как раз приступил к раздаче порций вечернего пиршества. Он подзывал нас к себе одного за другим, и каждый получал по кусочку кокоса, ломтику банана и чайной ложке рома. Их вряд ли хватило бы, чтобы насытить даже младенца, но мы были благодарны и за такое пропитание, тем паче что после недолгой остановки на острове Дружбы наши желудки уже успели снова привыкнуть к воздержанию.
– Капитан, – прошептал я, получив свою порцию.
– Ступай, Тернстайл, – отмахнулся он. – Люди ждут ужина.
– Но, капитан, эти Фиджи, – настаивал я. – Про них такие страсти рассказывают…
– Ступай, Тернстайл, – повторил он уже с большей силой, и, прежде чем я успел что-то добавить, мистер Эльфинстоун грубо оттащил меня от капитана и отправил на корму.
Однако я решил твердо: Джона Джейкоба Тернстайла ни один дикарь к столу не получит. Ни в коем разе.
День 8: 5 мая
Сегодня между мистером холлом, который был коком «Баунти», и хирургом Ледуордом разгорелся своего рода спор. Начался он с пустяка. Хирург сказал, что будь у кока хоть половина ума, он сумел бы превратить наш скромный провиант в нечто более вкусное.
– И что я, по-вашему, должен сделать, хирург? – осведомился мистер Холл, человек по большей части приветливый и любезный, но довольно сварливый, когда кто-либо позволял себе усомниться в его кулинарной искусности. – Расскажите, что у нас есть, кроме нескольких кокосов и бананов, остатков рома и малой малости хлеба, который с каждым часом черствеет? Я, по-вашему, кто – Спаситель? – продолжал он, даже не заметив, что позволил себе кощунство. – Воду мне, что ли, в вино обращать, на радость всей нашей компании?
– Я не знаю, что вы можете с этим сделать, – ответил хирург, привалившись к борту и раздраженно почесывая бородку. – Меня кухонной науке не обучали. Но уверен, что искусный человек смог бы найти способ…
– А искусный хирург мог бы спрыгнуть в воду, вырвать труп Джона Нортона из рук дикарей и возвратить его к жизни, – возразил мистер Холл, выпрямившись и помахав, точно старая портомойка, пальцем перед носом хирурга. – Не надо рассказывать мне об искусных людях, хирург Ледуорд, если сами вы не из их числа.
Хирург засопел и прищурился. Я понимал, что на Отэити или на палубе «Баунти» спор мог бы обернуться кулачной дракой, но в баркасе какая-либо свобода движений отсутствовала; люди могли разругаться, а затем искать пути к примирению и не находить их. Вот это, думал я, сейчас и происходит.
– Джон Нортон был мертв, мистер Холл, – в конце концов заявил хирург. – Для воскрешения тех, кто удалился в мир иной, нужен не искусный хирург, а Божья воля.
– Да, и для превращения крох, которые капитан держит под замком, во что-то съедобное без Божьей воли тоже не обойтись. Мы с вами варимся в одном котле, хирург Ледуорд. Сохраняйте достоинство и не позволяйте себе, как бы ни были вы расстроены, порочить ваших товарищей по несчастью.
Хирург кивнул, обрадовавшись возможности прервать этот разговор. Такое происходило не раз. Люди утрачивали сдержанность, повышали голос, спорили, но это продолжалось недолго, потому что могло привести к вмешательству одного из офицеров, а такое считалось неподобающим. Мы, все девятнадцать, составляли малую общину. Вернее, теперь уже восемнадцать. И позволить себе серьезные стычки не могли.
Тем вечером поднялся сильный ветер, но дул он с истнорд-иста, то есть в направлении, которое, как уверял капитан, приведет нас домой. Я засыпал и просыпался и один раз пробудился как-то рывком, уверенный, что снова оказался в Портсмуте, в заведении мистера Льюиса. Плеск воды вокруг не сразу привел меня в чувство, не дал мне быстро понять, что никакой Англии поблизости нет, да и надежда снова увидеть ее крайне мала, но когда я совсем уж пришел в себя и сообразил, кто я и где, то с удивлением обнаружил, что скучаю по моему прежнему дому. Не по мистеру Льюису конечно. На фиг бы он мне сдался. Скучаю по Англии. И по Портсмуту. И по некоторым из моих братьев. Хорошим. Тем, что были мне не безразличны.
