Книги из шкафа в гостиной сопровождали ее дни, которые она проводила в ротанговых креслах то здесь, то на веранде, то в павильоне, хотя зачастую надолго замирала над раскрытыми страницами, теряясь в грезах. Наслаждаясь воспоминаниями о каждой минуте с Рахарио, она расписывала себе, как они на борту его корабля поплывут на всех парусах к далеким берегам. Как будет выглядеть однажды его дом на реке Серангун; может быть, то будет просторное бунгало, полное света и воздуха. С верандой, выходящей в дикий, пышно цветущий сад с пением птиц и порханием бабочек, с которой будет открываться вид на реку и можно будет любоваться полетом зимородков.
Из Англии приходили письма – от тети Стеллы и Мэйси, и одно от миссис Хэмблдон из Китая, и несколько раз Яти возил ее с Картикой в город, где она покупала себе новые саронги и кебайи. Спокойное, почти сонливое время, в котором она снова вернулась в ритм и жизнь Л’Эспуара, как в старую, разношенную и после долгого времени вновь извлеченную на свет одежду.
На складах тем временем жизнь била ключом. Ноябрь, на который приходился День святого Андрея, закрывал сезон для малайского народа буги с Сулавеси, с Целебских островов, с Бали и Борнео, которые привозили в Сингапур в своих пузатых судах сокровища Юго-Восточной Азии. Разные сорта водорослей для японской и китайской кухни и плавники акулы. Ласточкины гнезда, которые за большие деньги уходили в Китай в качестве деликатеса и лекарства. Эбеновое дерево и сандал, ротанг и рис и благородные пряности. Гамбир, кустарник с Явы и Суматры, из листьев которого добывали коричневый, почти черный краситель для хлопка и шелка, но особенно ценимый в качестве дубильного вещества для кож. Пока длилась гонка за лучшие товары и лучшие цены и запускалась отгрузка для перепродажи, год успевал подойти почти к концу.
Декабрь и январь означали время передышки в бурной и полной интриг коммерческой жизни города. Сильные ливни и штормовые ветры, названные местными малайцами временем закрытых устьев, препятствовали судоходству. Лишь отдельные бесстрашные купцы с Явы или Сиама еще заходили в порт; да велись дела, которые можно было развернуть без усилий.
Рождество наступило и прошло, и начался новый год, тихо и трезво – по сравнению с китайским новогодним праздником в феврале. Ярко и шумно, под грохот хлопушек китайцы встречали Год Железной Собаки. От этого лоб Ах Тонга озабоченно морщился, потому что в такой год большое счастье держит равновесие с несчастьем, и оспа, распространившаяся по острову, стала зловещим предзнаменованием на весь год.
Гордон Финдли же смотрел в этот год с уверенностью, после того как он в качестве члена торговой палаты получил возможность не только пожать руку лорду Дальхузи, генерал-губернатору Индии, по случаю его трехдневного визита, но и перемолвиться с ним словом – как шотландец с шотландцем, как один ветеран Индии с другим. Дальхузи, как и его супруга, казалось, был в восторге от Сингапура, который как-никак выглядел уже краше рыбацкой деревни и пригляднее колонии арестантов. Визит, который дал повод надеяться, что Дальхузи позаботится о том, чтобы впредь Сингапур получал из Калькутты более солидную, а главное – более быструю поддержку.
За это время Георгина уже дважды выходила в свет с Полом Бигелоу с согласия отца и в его сопровождении. Общество собиралось в скромных рамках, там много ели, еще больше пили, немножко танцевали, а в первую очередь говорили о коммерции. Пол Бигелоу оказался при этом таким же неловким паркетным шаркуном, как и она, но не стеснялся этого и своим веселым настроением заражал Георгину. Тем не менее вечера были как позолота – блестели в свете ламп, но длительной ценности не имели и скоро забывались.
Как только первая джонка, напряженно ожидаемая, была замечена с вершины Губернаторского холма, а поднятый флаг возвестил ее прибытие, весть об этом разнеслась по городу со скоростью лесного пожара. Ибо за первой джонкой следовали многие-многие другие, тяжело груженные сокровищами Поднебесной, для которых был открытый рынок по всему миру. Гранитные плиты и плитки, фаянс, фарфор и бумажные ширмы. Тонкая вермишель и сухофрукты, всяческие целебные травы, корни и порошки. Курительные палочки и «адские деньги»: расписные бумажные купюры, которые сжигались на похоронах, чтобы у усопшего водились деньги и на том свете. Мука и сладкое или соленое печенье, сладости, засахаренные семена лядвенца и имбирь. Желтые, зеленые и синие ткани из Нанкина, цветной атлас и шелк.
И разумеется, чай, изобилие чая всех сортов и всякого качества. Нередко стоимость груза одной-единственной джонки доходила до десятков тысяч испанских долларов, официальной торговой валюты в Сингапуре и за его пределами.
В это время Георгина часто сидела во влажном тепле церкви Сент-Андруса. В этом маленьком кусочке старой родины, насквозь шотландском, который создали на этом конце мира торговцы – такие, как Гордон Финдли. И всякий раз молила святого Андрея, рыбака с Генисаретского озера, покровителя моряков и рыболовов, кости которого после кораблекрушения прибило к берегам Шотландии, краю тогдашнего мира, просила привести к ней Рахарио живым и невредимым.
Дождь отступал, дни просветлялись, и скоро лазурное небо и солнечный свет пришли на смену грозам.
Наконец-то, наконец ветер подул с востока.
6
Размашистым шагом Георгина шла по жесткой траве. Сквозь воздух – горячий, но не душный, а оглушительно душистый, благоухающий жасмином, гелиотропом, кембойей и цветочными гроздьями цвета шампанского с дерева тембусу.
После обильных муссонных дождей прошлых месяцев сад взорвался роскошью красок. Ветви деревьев и кустов свисали, тяжелые от пышной листвы, отовсюду прорывались молодые побеги, так что Ах Тонг едва поспевал обрезать и пропалывать.
Георгина протиснулась сквозь заросли, в которых она проторила тропку, проделала узкий лаз. Каждый день ее сердце выжидательно колотилось, когда она взбегала по ступеням на веранду, и каждый раз она сглатывала разочарование, находя обе комнаты пустыми. Без малейшего следа того, что Рахарио здесь был.
Она плавно двигалась в мерцающих сине-зеленых сумерках павильона сквозь шепот листьев, трущихся о стены, и мягкое пение морских волн.
Внезапно она застыла в дверном проеме.
Под москитной сеткой на кровати прорисовывался силуэт. Сердце замерло, сбившись с такта, и перешло к ликованию, она на цыпочках подкралась ближе.
Раскинувшись, Рахарио крепко спал, его грудная клетка спокойно вздымалась и опускалась.
Он заметно похудел по сравнению с тем, каким его запомнила Георгина, остались лишь мускулы да жилы под грязной рубашкой и изношенными до бахромы штанами. Лицо под растрепанными волосами осунулось. Возможно, так казалось из-за щетины и следов усталости на чертах, во сне расслабленных; как будто он пересек океан вплавь, чтобы добраться до нее, такой у него был вид.
Осторожно, чтобы не разбудить его, она опустилась на край кровати и подобрала под себя ноги. Глубоко вздохнув, он резко поднял голову, свел брови, но не сразу увидел ее.
