И он понял, как легко можно уничтожить человеческое сердце. Как может за одно мгновение омертветь сердце морского человека, воина морей.
Рахарио повернулся и ушел тем же путем, каким явился сюда, без спешки, но и без остановки. Без следа какого бы то ни было чувства внутри; он и не почувствовал, как наступил на маленький браслет из нанизанных на нитку ракушек, и осколки их вонзились ему в подошву.
Он столкнул лодку в море и запрыгнул в нее, но парус натягивать не стал. Стиснув зубы, он наслаждался, гребя веслами против волн и течений с такой силой, что в мускулах горело, а легкие готовы были лопнуть. Он находил опору в привычных действиях на борту, в знакомом ощущении дерева, канатов и парусины в ладонях.
Решительно хлопали паруса, которые он натягивал один за другим; корпус корабля тревожно дергался на якорной цепи, пока он не поднял якорь – и корабль освобожденно начал перепахивать волны. По ветру, которому Рахарио подставил паруса, правя к единственной цели – к горизонту.
Георгина сидела за туалетным столиком своей матери, который перекочевал в ее комнату, и старалась не смотреть в зеркало. Лицевые мускулы болели после часов, в течение которых ей пришлось изображать улыбку. Волосы ее наконец-то были избавлены от множества шпилек, удерживавших прическу весь долгий день, но и равномерные движения щетки, которой Картика расчесывала ее, так же действовали ей на нервы, как и кваканье лягушек. Рахар-е, кричали они в ночь, Рахар-е, каждый крик был уколом в самое сердце.
Вероятно, они были одной из последних пар, которые венчались в церкви Сент-Андруса. Не так много свадеб праздновалось в Сингапуре, и во время венчания балки, расколотые не так давно молнией, все время скрипели – в унисон с заботливо приделанными подпорками, – и штукатурка то и дело осыпалась с потолка и стен; церковь так и просилась под снос, чтобы не рухнуть в одно прекрасное воскресенье на головы прихожан.
Она разглядывала массивное золотое кольцо, которое Пол Бигелоу надел ей сегодня на палец во время венчания. Снимают ли обручальное кольцо на ночь? Она не знала – и не знала, у кого спросить об этом.
Дверь открылась, и Картика поспешно отложила щетку в сторону.
– Спокойной ночи, Нил… мэм Георгина. Спокойной ночи, туан Бигелоу.
– Спокойной ночи, – прошептала Георгина ей вслед.
Дверь тихо закрылась.
– Ну вот мы и одни, – услышала она голос Пола Бигелоу и его вздох облегчения.
Полное ожидания напряжение.
Опустив голову, она вслушивалась в звуки у себя за спиной – вот он выскользнул из фрака и грузно опустился на кровать; стукнул об пол один башмак, за ним он сбросил другой. Волосы у нее на затылке встали дыбом при мысли, что этой ночью он будет спать в ее комнате. В ее постели.
Короткая вспышка протеста перед тем, как внутри ее вновь расползлась пыльная пустыня, в которой она прожила последние недели: глухо, немо и чуть ли не слепо. В то время как все в ее окружении предавались деятельной лихорадке, готовясь к свадьбе и разрываясь между вынужденной спешкой и благопристойностью.
– Можешь меня поздравить, – сказал Пол Бигелоу, тяжело ворочая языком. – Вот уже полчаса я являюсь официальным совладельцем фирмы. Отныне она называется Финдли, Буассело и Бигелоу. Твой отец сообщил мне об этом за последним бокалом.
– Поздравляю, – пролепетала Георгина.
– Да, мне можно позавидовать. – Он встал и подошел к ней. – Обо всем этом я не мог и мечтать, когда приехал сюда. Соучастие во владении процветающей фирмой, да еще и такая жена.
Она старалась не встречаться с ним глазами в зеркале, когда он гладил ее по волосам, потом по плечам, которые ночная рубашка с широкими бретельками оставляла обнаженными.
– Ты красивая, – хрипло шептал он.
Георгина увернулась от его рук, скользнула по пуфику и вскочила на ноги.
– Тихо, тихо! – смеясь, он взял ее за плечи и развернул к себе. – Ты не находишь, что настало время для настоящего поцелуя?
Обвив ее одной рукой, он прижал ее к себе. Улыбающимся ртом прижался к ее губам, горячим и влажным; его язык скользнул по ее губам и протиснулся между ними. Он был теплый, как земля, напоенная дождями, и на вкус был почти сладким, с примесью алкоголя и сигарного дыма.
Георгина закинула голову, отстраняясь.
– Не надо пугаться! В конце концов, это не первый твой поцелуй. – Забавляясь, он поднял вверх бровь. – А я-то ожидал чуть большей отдачи от моей жены в первую брачную ночь.
– Я не хочу! – Георгина попыталась вырваться.
Он жестко схватил ее за локоть, уставился ей в лицо:
– Я не чудовище, Георгина. Но и не святой. И уж подавно не добродушный болван. Я поставил на карту свою должность в фирме и свое доброе имя, чтобы помочь тебе выбраться из твоего неприятного положения. Твой отец с таким же успехом мог прогнать меня с проклятьями и позором, и после этого я бы уже никогда не занял хорошего положения в коммерции. Ни в Сингапуре, ни где-либо еще. Но я пошел на этот риск, потому что я делал это для тебя. Но за это я вправе и потребовать чего-то. – Его хватка слегка ослабла. – Ты не считаешь, что ты передо мной в долгу?
Загнанная в угол, Георгина повесила голову.
Он нежно провел костяшками пальцев по ее щеке, вниз к линии подбородка.
– Если бы ты только знала, как давно я об этом мечтал. Пожалуй, с того момента, как приехал забирать тебя с причала и ты взглянула на меня своими красивыми синими глазами.
– Ребенок, – прошептала Георгина. – Я не хочу повредить ребенку.
Ложь. Она не хотела иметь ребенка, еще нет. Не в замужестве с человеком, который ей нравился, но которого она не любила и тем более не вожделела.
Он напрягся.
– Разумеется. – Это прозвучало трезво, почти холодно. – Я постараюсь быть осторожным.
Он взял ее за руку и повел к кровати, на ходу расстегивая пуговицы жилета.
Она плавилась от стыда, что он видел ее голой. Она стыдилась этого другого, чужого тела, которое было намного грузнее тела Рахарио. С узловатыми мускулами и кожей, поросшей золотистой шерстью. Стыдилась его восторженного бреда, бормотания ласкательных слов, которые каплями стекали с ее кожи.
Он старался быть осторожным, хотя дрожал от вожделения, и все-таки не мог избежать того, что делал ей больно в своем возбуждении, был груб и неуклюж; каждое прикосновение к ее груди, тугой, как медовые дыни, для которой и тонкая ткань кебайи была слишком жесткой и шершавой, причиняло ей боль. Он следил за тем, чтобы своим сильным телом не слишком нагружать маленькое полушарие между ее острыми тазовыми костями, но оно горело, когда он вторгался в нее, неприятно натиралось, когда он в ней двигался. От аромата жасмина, исходившего от простыней, изминавшихся под ними, от терпкого запаха его кожи, от его учащенного дыхания и от жара, источаемого его телом, ей становилось дурно.
