Когда ее муж в последний раз поднимался к ней, чтобы возлечь с ней, он обходился с ней не так грубо; ко времени, когда он зачал ребенка, которым она была беременна, она даже стала находить в этом какое-то удовольствие.
Да, может, боги еще все управят – сбудутся ее мечты о любви и счастье.
Рахарио перегнулся, чтобы погладить Феену по щеке – и та с трудом это вытерпела, разрываясь между отторжением и тоской. Это его движение донесло до Лилавати его запах, аромат моря и корицы, который ее всегда обвораживал, несмотря ни на что. Сегодня он пах немного свежее – как трава, в которой они сидели, как воздух перед грозой. И острее, темнее, как пачули и сандаловое дерево. Как после полового акта.
Она подумала про женщину, которая пришла сегодня утром, она видела ее из окна наверху, как раз когда натягивала на Феену платьице. Женщина, о которой прислуга много перешептывалась.
Потому что это была утонченная неня, со светлой кожей и синими глазами, красивая, как сама богиня Шакти.
Ты не можешь иметь все, дитя мое!
Улыбка, которая только что собиралась развернуться на лице Лилавати, съежилась.
15
Прикрыв веки, Георгина вдыхала запах просоленной и прогретой солнцем древесины. Аромат простыни, местами жесткой и прохладной, местами увлажнившейся и прилипающей к ее голой коже, аромат морской воды и ветра. Душный запах собственного тела – и частично оставленный на ней телом другого.
Рука, которая неторопливо поглаживала ее спину – то вверх, то вниз, – повторяя изгибы ее позвоночника и ложась на ее ягодицы, заставляла ее по-кошачьи урчать, подушечки его пальцев и мягкие выпуклости ладоней, а также более жесткие, шершавые мозоли. Та же рука, которая на пару с другой только что стискивала ее так крепко, что койка уходила из-под нее от наслаждения и похоти.
Волны вяло плескались о стенку, погружали кровать в равномерное, мягкое покачивание. С палубы слышались голоса, невнятное бормотание и разговоры, взрывы внезапного смеха.
Дайан – правая рука Рахарио и, должно быть, его ровесник; лицо, задубленное ветром и солнцем, темное, как крепкий чай. Его угольно-черные глаза вспыхивали, когда он шутил с Георгиной или говорил о погоде и показывал ей с палубы дельфинов, которые резвились в волнах на некотором отдалении, а однажды даже величественно скользящего по воде кита.
С Тиртой и Иудой она почти не говорила. Молодые мужчины повязывали свои длинные волосы лентой, чтобы не лезли на их бронзово-коричневые лица, и ограничивались тем, что приветливо ей улыбались, иногда заговорщицки подмигивая.
Ею ненадолго овладевало смущение при мысли, что мужчины наверху, пожалуй, могли что-то слышать, щеки ее от этого начинали гореть, но быстро снова остывали; удивительно, к чему только не привыкаешь со временем. Это почти пугает.
– Что подумают твои люди о том, что ты притащил на борт свою белую возлюбленную? – с улыбкой шептала она.
Хриплое дыхание Рахарио овевало ее затылок.
– Им платят за работу. А не за то, что они думают.
Ее улыбка углубилась:
– Ты больше не отваживаешься остаться со мной на корабле с глазу на глаз?
Его зубы зарылись в место между затылком и плечами, и она содрогнулась. И, словно утешая, по этой линии прошелся его язык.
– А как бы я мог довериться неверной жене? Обманщице?
Георгина закаменела и открыла глаза.
– Я могу тебя успокоить, – пробормотал он, не отрывая губ от ее кожи. – Они не считают тебя белой неней. Для них ты по меньшей мере наполовину малайских кровей. Как для меня тогда.
Он прижался пылающим телом к ее спине, дал ей почувствовать, что хочет ее еще раз.
– И никто из них не относится так уж серьезно к супружеской верности, когда мы долго в море.
Георгина оттолкнула его и повернулась.
– Ты так считал? Раньше? Что я наполовину малайка?
Он оглядел ее, сдвинув брови.
– А как еще я должен был считать?
Он прошелся пальцами по своим волосам – этот жест действовал на нее так же возбуждающе, как и его интонации.
Георгина смотрела в пустоту перед собой, потом снова подняла глаза:
– Это… это изменило бы что-нибудь между нами? Тогда?
Ему не понадобилось отвечать, она видела это по нему, и желудок ее холодно сжался.
– Я не знала, – прошептала она.
– Но сегодня это уже не имеет значения.
В его голосе прозвучало раздражение, он стал искать свою рубашку, свои брюки.
Георгина смотрела на него подавленно.
Так и было теперь между ними. Взаимное подстерегание и кружение, выжидательное и недоверчивое, почти враждебное. Которое внезапно пробивало дорогу к страстной борьбе, в которой они вцепились друг в друга зубами и когтями. Только измотанность после этого допускала что-то вроде близости, вроде нежности. Пока один из них не наносил удар в спину, а другой отвечал тем же, и они снова и снова вредили хрупкому миру между ними, который в любой момент мог обернуться войной. В доме на Серангун-роуд и здесь, на борту этого корабля. В двух этих раковинах, просторных и светлых и все же обладающих ностальгической интимностью.
С тоской по всем украденным у них дням, начиная с той встречи, прерванной на полгода, когда Рахарио ушел в море, а Георгина осталась с замершими чувствами и опустошенная.
Холод в ее животе растаял от внезапно вспыхнувшего жара.
– Ты не сдержал обещание.
Он поднял брови.
– Ты не вернул украденный фрахт и не позаботился, чтобы тауке, с которыми фирма делала свои дела раньше, снова вернулись к ней.
Тот участок земли, на котором Пол пытался выращивать перец и гамбир, он продал. И даже с выгодой, но не за ту цену, которую получил бы, если бы выждал еще год-другой, для этого участок находился далековато за городом. Фирма Финдли, Буассело и Бигелоу держалась храбро, но прихварывала; Пол тяжело переносил этот груз.
Рахарио засмеялся – сухим, противным смехом, лежа натянув брюки и снова сев на край койки.
– Я тебе уже сказал однажды, что это не моя вина, что твой муж ничего не смыслит в делах.
– Ты обещал.
Его глаза впились в нее.
– Так уж оно с этими обещаниями. Некоторые не получается сдержать. – Рот его дрогнул, и он натянул на себя рубашку. – Если хочешь, могу подкинуть тебе пару долларов. За компанию, которую ты мне сегодня составила.
Георгина взвилась, размахнулась для удара, но он оказался быстрее и бросился на нее. Стиснув ее запястья, он прижал ее вниз и лежал на ней так тяжело, что она едва могла дышать.
Сжав зубы, они молча смотрели друг другу в глаза, ожесточенно меряясь силами и волей, в этой борьбе то и дело вздрагивал какой-нибудь мускул, но никто не хотел уступать. Пока Рахарио не ослабил хватку и его лицо не приблизилось к ней как для поцелуя.
