– В отношении меня он был формально прав, – сказал Кармазин. – Я действительно был неплатежеспособен, не являлся ни ребенком, ни инвалидом, ни даже беременной женщиной. А тот бедолага… – Он хищно усмехнулся, вступая на привычную стезю. – Что ж, закончив смену, кондуктор тем же трамваем доедет до своей остановки, вернется в свою убогую холостяцкую халупу, где никто его не ждет уже много лет. Жена ушла, лет десять назад уехала в деревню к родителям, и с тех пор ни письма от нее ни малейшей весточки. Может быть, ее и нет уже на белом свете, а он и не знает. Сам виноват, схлопотал срок по пьянке, откинулся и продолжал чудить да куролесить… кто ж такое обязан терпеть?! – Голос Кармазина понемногу окреп. Вергилин взирал на него по своему обыкновению эдак снизу вверх и с привычным уже ничем не мотивированным пиететом. – Повесивши жилетку в прихожей и не снимая обуви, потому что зачем же снимать, когда скоро суббота и все равно мыть полы шваброй с желтой деревянной ручкой и постоянно заедающей насадкой, а до той поры нет никакого резона о чем-то заботиться… кондуктор проходит сразу на кухню. Открывает холодильник, вздыхает, потому что забыл купить хлеб и сосиски, а про голубцы забыл еще третьего дня, пельмени же в морозилке закончились и того раньше… достает бутылку молока, наполовину пустую, снова вздыхает, лезет в хлебницу в надежде найти там что-нибудь не до конца окаменевшее, и ведь находит. Коржик, посыпанный орехами, в целлофане и сочник с творогом. Не лучшее сочетание на сон грядущий, а что делать? Потом он долго и бессмысленно всё это жует и запивает, хотя молоко скисло, и творог отдает чем-то нехорошим, жует и глядит в пустоту, а в голове нет ни единой мысли ни о чем. Хотя нет, одна мыслишка блуждает по закоулкам сознания, но в силу полной своей невыполнимости не набирает подобающей императивной силы: выпить бы. Выпить бы водки, думает кондуктор. Но водка закончилась вчера. Затем он, шаркая ногами…
– В обуви с улицы, – с удовольствием напомнил Вергилин.
– Да, в той же обуви бредет в комнату. Не зажигая свет, садится на топчан – никогда здесь не было ни дивана, ни кровати, ни какого иного семейного ложа, а лишь топчан, чье появление забылось, а происхождение темно, – садится и снова смотрит в пустоту. Другой бы на его месте включил телевизор, отвлекся бы от тяжких мыслей или в нашем случае от полного отсутствия таковых за просмотром какой-нибудь вздорной развлекательной программы с дикими криками: «Приз в студию!!!» Но телевизора тоже нет… Перед тем, как лечь не раздеваясь и провалиться в неверный старческий сон с какими-то ни с чем не сообразными цехами, вокзалами, лицами из прошлой жизни, кондуктор обводит тусклым взором свою жалкую обитель. И прямо перед собой, на единственном, разумеется – колченогом стуле видит черного человека в шляпе. Не человека даже, а силуэт, слабо обрисованный в кромешной темноте светом от бьющего в кухонное окно уличного фонаря. Крик застревает в горле кондуктора, конечности холодеют и, похоже, случается неприятность интимного свойства. «Вот и смерть моя пришла, – тем не менее вполне логично размышляет кондуктор. – Водочки так и не выпил напоследок…» Но ничего не происходит. Ничего мистического, вызывающего болезненные ассоциации с адскими муками. Все прозаично, обыденно, как наша жизнь и наша смерть. «Поговорим?» – спрашивает человек в шляпе тихим голосом. Кондуктор кивает, не имея сил шевелить языком. «Зачем ты меня из трамвая выкинул?» – «А проезд оплатить» – наконец выталкивает из пересохшей глотки кондуктор. «Разве ты не видел, что я умер?» Теряя всякое различие между сном и реальностью, кондуктор начинает привычно хорохориться: «Почем мне знать? Я не доктор, для меня что живые, что мертвые – все на одно лицо…» – «Хорошо же, – говорит человек в шляпе. – С завтрашнего утра будешь возить живых за деньги, а мертвых бесплатно. И не вздумай перепутать! Уж тогда тебе несдобровать…» – «Меня же уволят!» – «Придумай что-нибудь. Ты ведь не захочешь, чтобы я приходил к тебе каждую ночь, да еще с дружками?» Кондуктор показывает головой: нет, не захочет. «Так продлится, пока не научишься отличать мертвых от живых. Поверь, это не так просто, как тебе может показаться. И когда за смену не ошибешься ни разу, я оставлю тебя в покое. Прощай, прощай и помни обо мне!..
Кармазин перевел дух и замолчал.
– Не знаю, как у кондуктора, – сказал Вергилин, вытирая загривок платком, – а у меня крик застрял даже не в горле, а где-то в надключичной ямке. Уже по этой истории видно, что вы не местный, но интуитивно уловили наш особый мухосранский дух.
– А такой существует? – удивился Кармазин, смеясь.
– Конечно. Здесь у нас все происходит не так обостренно, как в других местах. Без надрыва, без пожаров и потопов. Живи Отелло в Мухосранске, он пожурил бы Дездемону и в худшем случае дал бы ей развод, а так и вовсе забыл бы к вечеру про злосчастный платок. Король Лир не стал бы связываться с обнаглевшей родней, подселившей к нему в квартирку гастарбайтеров, а заперся бы в кладовке и мастерил бы там кораблики из спичечных коробков.
– Гамлет ездил бы с Клавдием на рыбалку, – подхватил Кармазин, – а по праздникам дрался с ним по пьяной лавочке и с переменным успехом, пока Гертруда с Офелией выясняли на кухне, чья очередь вызволять благоверных из обезьянника.
– Вот и ваш призрак скорее не мрачный, а деловой, – покивал Вергилин. – Разрулил, что называется, проблему… Пойдемте, я вас провожу. Скоро совсем стемнеет, а после вашей импровизации мне в этих кустах все же немного неуютно. Позволено мне будет узнать, куда вы добирались трамваем, пока не обнаружилась пропажа?
Кармазин неопределенно пожал плечами.
– Туда я нынче определенно опоздал, – сказал он с философским бесстрастием.
Они снова оказались в пустынной аллее. Вергилин поддерживал Кармазина под локоть, оба молчали. «Как он тут оказался? – лениво подумал Кармазин. – Как он вообще постоянно оказывается в том же месте, что и я? Может быть его – несколько? Что если какой-то существенный процент городского населения составляют вот такие услужливые типчики без возраста, без особых примет и без каких бы то ни было иных занятий, кроме светских бесед со мной ни о чем?»
Из встречного трамвая вышла пожилая дама в клетчатом плаще, в вязаном берете растаманских цветов и в кремовых брюках. Переходя дорогу, она отчего-то не озиралась по сторонам, как полагалось бы из соображений безопасности, а внимательно разглядывала некий предмет в своих руках.
– Позвольте полюбопытствовать! – звучно обратился к ней Вергилин. – Это не кошелек ли у вас?
– Кошелек, – с удивлением ответила дама. – Как вы узнали?
– Мой друг, – сказал Вергилин, плавным жестом вводя притихшего Кармазина в контекст беседы, – не так давно потерял аналогичный предмет. Вполне возможно, он выронил его в салоне трамвая, но на пути следования в прямом направлении, а не обратном, как сейчас.
Дама поравнялась с ними и теперь глядела с тем выражением лица, в котором легко сопрягались подозрение и доброжелательность. В конце концов, эти двое мужчин выглядели вполне прилично и никак не могли считаться шаромыжниками в поисках чужой собственности.
– Если вы назовете мне сумму… – сказала пожилая дама, обращаясь к Кармазину.
