Он шел, твердо зная, что справа от него детские цепные качели, слева – карусель, вросшая в землю и по таковой причине давно недееспособная, а прямо по курсу – родной подъезд, когда его окликнули:
– Сигаретки не найдется?
Эта сакраментальная фраза, обыкновенно выступающая в качестве прелюдии к банальному отжиму мобилы и кошелька, могла бы прозвучать угрозой, не будь она произнесена тонким девичьим голоском и происходила со стороны субтильного силуэта, одиноко маячившего на вышеупомянутой карусели.
Поэтому Сайкин, нимало не тревожась, отвечал:
– Не курю.
И сделал еще пару шагов перед тем, как остановиться и приступить к приумножению количества глупости в природе. После чего состоялся следующий, потрясающий своей содержательностью диалог:
– Ты чего тут сидишь в темноте?
– Хочу и сижу.
– Иди домой.
– Не, не пойду.
– Почему это?
– Нет у меня дома.
– Так не бывает.
– Бывает.
– С родителями поссорилась?
– Не ваше дело. Чего пристаете? – вдруг ощетинилась девица. – Сейчас как заору…
– И что, по-твоему, должно произойти? – с интересом осведомился Моисей.
– Приедут и заберут вас. За домогательства.
– Не приедут. В полиции тоже люди работают. Выпили пива и спят.
– Наверное… – принуждена была согласиться девица.
– Так и будешь сидеть до утра?
– А что, нельзя?
– Можно. Только глупо. Хочешь, я такси вызову, чтобы тебя домой отвезли?
– Еще чего!
– Я сам заплачу таксисту.
– Сказала же!..
– Ну, сиди, раз такая умная.
– Я дура, – самокритично констатировала девица.
– Тем более сиди.
– А я что делаю? – фыркнула она, давая понять, что тема себя изжила.
Моисей однако же не отступал:
– Есть хочешь?
– Хочу.
– Пошли. У меня пицца есть.
– Может, и косячок найдется? – с иронией спросила девица.
– Я думал, ты шутишь, – сказал Моисей. – А ты и впрямь дура. В общем, я иду домой, а ты решай, как поступить. Только не медли.
Не оборачиваясь, он поднялся на крыльцо и набрал код на дверном замке. Уже в подъезде обнаружилось, что девица все же приняла верное решение.
– Я трахаться не буду, – заявила она, топоча у Сайкина за спиной. – У меня это… дела разные хорошие.
– С чего ты взяла, что мне это нужно? – поразился Моисей.
– Ну, мало ли… вдруг вы подумали чего… – предположила девица.
Сайкин, не удержавшись, захохотал было. И тут же прервал свой внезапный всплеск эмоций, потому что привлекать чрезмерное внимание жильцов в его планы не входило.
– Или маньяк… – закончила она свою мысль.
– В Мухосранске маньяков не бывает, – со знанием предмета уверил ее Сайкин.
– Почему? – прыснула девица.
– Психологический климат не тот. Мы, мухосране, спокойные.
– Это уж точно, – вздохнула она.
Здесь должна была бы последовать романтическая сцена. Но ее не будет. No comments.
* * *
При комнатном освещении девица оказалась совсем-совсем обычной, глазу не за что было зацепиться. Светлые жидкие пряди, когда-то подрубленные до плеч, но без ухода сильно и неаккуратно отросшие. Бледное острое личико с запавшими серыми глазками, носик-кнопка, тонкий злой рот с остатками помады. Дешевые самоцветные сережки в оттопыренных ушах. Грязно-белые брюки в облипочку, под болотного цвета курточкой – пестрая вязаная жилетка с торчащей из-под нее розовой рубашкой, всё не новое и не очень свежее. Серая мышь, дитя мухосранских подворотен. Курточку девица оставила в прихожей и зависла на пороге, выжидательно переминаясь с ноги на ногу.
– И что дальше? – спросила она тусклым голосом.
– Пицца, чай, спать, – озвучил перспективы Моисей. – Между прочим, как тебя зовут?
– Вам зачем? – нахмурилась девица и тут же ответила: – Женевьева.
Сайкин присвистнул.
– Здорово, – сказал он. – Дева Женевьева. Везет некоторым! А я Моисей… Аронович. Но все зовут меня Мойша.
– Это же из анекдота… – недоверчиво заметила Женевьева.
– Вся наша жизнь – анекдот. Когда смешной, когда скверный. Кто же тебя так назвал, болезная?
– Чего сразу болезная-то… Мама говорит, что бабушка, отец – что двоюродный дядя, инженер-вредитель… Оба умерли давно, вот на них и валят всю вину. А так-то меня все зовут по-разному. Кто Женькой, а кто Евой.
– Женевьева мне больше нравится. Есть в этом что-то от Парижской коммуны.
– Я знаю только Парижскую богоматерь, – сказала девица. – А кто такая Коммуна?
Сайкин обреченно вздохнул и ушел на кухню. Дева Женевьева последовала за ним, как утенок за мамой.
– Может, я помогу? – осторожно спросила она, наблюдая за Моисеевыми манипуляциями с замороженной пиццей, больше похожей на мишень для игры в дартс.
– Развлекай меня разговорами, – предложил Сайкин.
– Я не знаю, о чем с вами говорить.
– Для завязки беседы ты можешь поделиться своими семейными проблемами.
– Не могу. Это не интересно. Просто всё достало.
– Это я могу понять. А вот что ты намерена делать в дальнейшем, я не понимаю.
– А, – отмахнулась она. – Завтра помирюсь с родаками. Послезавтра снова разосрусь. У нас дома вечно такая движуха.
– В том смысле, что конфликт поколений?
– Чего?
– Не обращай внимания. Это я так умничаю.
– Вы точно не маньяк?
– Могу тебя уверить. Будь я маньяк, то сейчас на этом блюде вместо пиццы была бы твоя печень.
– Наверное, ни один маньяк не признается, что он больной урод. По-всякому не сразу.
– Тут ты права.
– Все от меня чего-то хотят. Родаки – чтобы я была зайкой и хорошо училась… хоть где-нибудь. Пацаны – чтобы это… не динамила подолгу. Наверное, и вы… – Она замолчала, обозначая свое присутствие за спиной у Моисея выразительным сопением.
– А я от тебя не хочу ровным счетом ничего, – сказал он. – Впрочем, нет. Одна просьба: не стой у меня над душой. Я начинаю подозревать, что если в нашу компанию и затесался маньяк, так это ты.
– С чего это?!
– Ну как же… Подстерегла меня у подъезда, проникла в квартиру, торчишь за спиной, а в руках наверняка нож для колки льда.
